Александр Карнишин - Все реально [СИ]

— Разрешите? — постучался в кабинет смутно знакомый мужик. — О!

Витёк! Здорово, брат! А где тут директор? На пороге стоял бывший одноклассник, голимый троечник и немножко хулиган Петька Овцов. Тот самый, который за «овцу» тут же бил в нос.

Поэтому его ласково звали в классе Бычарой. Еще — Быней.

— Быня…, — растерялся Виктор Семенович. — Так, это… директор — я.

— О! Круто! Так это еще проще, выходит, — прошел Петька в кабинет и по-хозяйски уселся в кресло. — Это, выходит, такой талант у тебя прорезался? Молодца, Витёк! Просто рад тебя видеть! Честное слово! И он действительно радовался, улыбаясь сверкающей дорогими импортными зубами челюстью.

— Да, — вдруг посерьезнел он. — А ведь я к тебе, брат, по делу. Дело было такое. Талант прорезался в Петьке почти сразу после школы. То есть, сначала он попробовал поступить, как все, потом его загребли в армию, а потом и прорезался его талант. И похоже, именно он получил от того прибора целых сто процентов. Потому что изобрел новый аппарат, который испускал мыслительные волны и повышал талант учеников уже не на десять процентов, а минимум вдвое. Сразу — вдвое.

Гарантировано. А по максимуму если получится, так как раз в десять раз. Все уже проверено и апробировано. Знаешь, сколько в нашей стране школ? Ого-го!

— В общем, десять процентов, — завершил свое выступление Петька.

— Пятнадцать? — задумчиво спросил директор школы. — И заодно — а документы какие-то есть? Мне же с родителями говорить, с учениками. Тут же был предъявлен паспорт общего образца, из которого было видно, что сидит в кресле Петр Сергеевич Барановский. Не какой-то там Овцов.

— А это…, — ткнул в фамилию директор.

— Давно поменял. Нельзя изобретать с той фамилией, — небрежно отмахнулся Петька. Ну, что. Это было резонно и правильно.

— Так, завтра, значит, — сказал директор. И добавил строго. — Пятнадцать.

— Эх, — махнул рукой Петр Сергеевич Барановский, большой ученый и уникальный изобретатель. — Только для тебя, Витёк. По старой памяти. … Прибор был черный. В настоящей коже. Кнопка была серебристой. А кроме жужжания еще мигала синяя лампочка. Старшеклассники сидели, завороженные действом и словами директора школы о том, что Петр Сергеевич Барановский стал большим ученым и гениальным изобретателем именно после облучения мыслительными волнами десять лет назад. И вот он создал свой прибор, который поднимет уровень таланта у всех старшеклассников вдвое — это минимум. Гарантия такая. А некоторым, у которых мозг лучше воспринимает эти специальные волны, в целых десять раз.

— Надеюсь, — говорил строго и одновременно возвышенно директор школы, — Что через несколько лет кто-то из вас постучится в мой кабинет и представит новое изобретение. Еще более уникальное и гениальное. И вы все будете гордиться, что учились в этой школе, в этом классе, и видели самого Петра Сергеевича Барановского с его уникальным прибором, который так поможет вам в будущей жизни. …

— Ну, ты заезжай, если что, — сказал директор, укладывая стопку купюр в сейф.

— Да ты что, Витёк! Знаешь, сколько еще школ не окучено? Мне же по стране еще кататься и кататься! Таланты выращивать — это тебе не за столом в кресле сидеть! На том и расстались директор школы и гениальный ученый и изобретатель. … Эх, думал директор, а может, мой талант-то как раз в чем-то другом? Может, я тоже мог бы стать изобретателем и ученым? Упустил свой шанс, промахнулся… Хотя, директор школы всего через десять лет после окончания… Но вдруг что-то было бы еще лучше и сильнее? Он пересчитывал деньги в сейфе, делил на пятнадцать и умножал на сто, прикидывал, сколько еще школ в стране. Да-а… Повезло Петьке.

Бычара свой талант проявил и применил в полной мере. У него, небось, как раз на сто процентов и выросло после того облучения. Талант. Что еще сказать. Просто талант. И мыслительные волны.

Квартира была хорошая, потому что совсем близко от метро. Такую сейчас найти не так-то просто. Всего полчаса пешком — и вот он, серо-мраморный вестибюль последней на своей линии станции. Можно было снять жилье и чуть дешевле, но тогда пришлось бы до метро добираться на автобусе или троллейбусе, издалека. А это значит, что еще меньше времени осталось бы на себя лично. Ведь если на работу ехать два часа, а потом с работы — два часа, то никакой жизни просто не остается. Тут только успеешь перекусить немного, да скорее в постель — высыпаться. А вот так, в пешей доступности, метро было самым лучшим транспортом. Там пробок не было. Каждые три минуты днем прибывал состав, и можно было ехать хоть на работу, хоть в магазин, а хоть даже и в театр. И что тут такого смешного, кстати? Тимур недовольно нахмурился и пожал плечами. Ну, да, даже и театр. И что? Надо будет, так и в театр пойдет. После работы все можно. Но это потом, летом, например. Когда будет чуть побольше времени, когда он уже «вработается» в работу и врастет в коллектив. А пока он после работы добирался до съемной однушки, съедал что-нибудь дежурное, привычное и постоянное, и ложился спать.

Дежурным в последнее время были горячие бутерброды. Тимур не любил мыть посуду. А тут практически никакой грязи: положил на плоскую тарелку два больших куска хлеба, накрыл самой дешевой вареной колбасой — вот, кстати, тоже экономия, а сверху сыром. Опять же дешевым. Не маасдамом, который даже отрезать не удается нормально из-за больших дырок, а стандартным мелкодырчатым российским или даже гладеньким, напоминающим детство, голландским. И — в хозяйскую старенькую микроволновку на пару-тройку минут. Вот и горячо получается, и сытно, и быстро, и мыть потом ничего не надо. Первая неделя — вселение в квартиру, начало работы, привыкание к режиму, к воздуху этому, который совсем другой — пролетела незаметно. Оглянуться и остановиться было некогда. В утренней серой темноте играл все громче сотовый, изображая будильник. Потом — быстрый завтрак. Дальше — быстрым шагом до метро, потом в метро на другой конец города, потом там таким же быстрым шагом до работы.

Потом работа, где надо было показать себя с самой лучшей стороны, потому что — испытательный срок, потом обед, потом опять работа, потом проход по уже темным улицам, светлое теплое метро, снова темнота, и, наконец, дома. А дома ужин — и спать. Несколько дней в самом начале он просто не мог заснуть.

Постоянный шум, гул от круглыми сутками несущихся по шоссе в какое-то нужно им место автомобилей. Воздух, которым невозможно надышаться. Он тут какой-то густой, тяжелый и остро пахнет бензином и еще какой-то гарью. Когда он в разговоре пожаловался на нехватку воздуха, ребята на работе смеялись.

— Ты бы по Садовому прошелся, — говорили они. — Просто пройдись там, прогуляйся, ничего больше не делай. Тимур находил на карте огромного города это самое Садовое.