Александр Карнишин - Фантастическая политика и экономика [Сборник рассказов; СИ]

— Господи, да вразуми ты неразумного этого! Как же вам здесь может быть хорошо? Здесь жить нельзя! Самые активные, умные, богатые, наконец, они давно уехали, бросив вас на произвол судьбы…

Мы — ваши спасатели, понимаете? Это все равно, как если бы вы тонули в океане, от вашего корабля остались одни мачты, за которые вы цепляетесь холодеющими руками, но продолжаете отталкивать спущенную вам со спасательного вертолета лестницу. Это же неразумно, в конце концов! Парень развел руками, хлопнул себя по бедрам, обернулся вокруг, чтобы привлечь внимание к приезжему идиоту. Но прозрачная кабинка была звуконепроницаема, а в других таких же сидели, склонившись вперед, вслушиваясь внимательно в каждое слово, кивая согласно, его земляки.

— Кто вам сказал, что мы здесь погибаем? Кто вам сказал, что нам нужны спасатели?

— Хорошо. Тогда я вам разъясню еще раз. Мы, цивилизация, приняли решение, что вы — тонете. Вы — погибаете. Нет, еще хуже. Вы больны, вы все заражены, и потому просто не понимаете своей болезни. У вас извращено видение окружающего. Вы можете умереть в любой момент. И вот приходит врач с жизненно необходимой вакциной, а вы толкаете его, выгоняете из дома… Знаете, что делают в таком случае в нормальном мире? Вызывают полицию! И ставят укол все равно! Насильно!

— Вот это уже другой разговор… То есть, вы еще и угрожаете мне, так?

— Никаких угроз, что вы. Это простая констатация факта. Мы — спасатели. Мы хотим спасти вас. И мы вас спасем, даже если для этого придется применять силу. Но сначала мы вывозим тех, кто сам что-то осознает, кто еще в здравой памяти, с кем не надо бороться, кого не надо уговаривать. Он отодвинул от себя лежащий на столе паспорт.

— Идите домой, молодой человек.

— Минутку! Вы штампик-то мне поставьте!

— Нет.

— Я только что был на приеме в консультационном центре! Поставьте мне свой гребаный штампик!

— Да зачем же мне это делать?

— Затем, что у нас теперь проверяют документы. Понимаете? Это же так демократично! Без штампика — задерживают. И везут с утра снова к вам. А я уже у вас был. Вот только что был. И разговаривал, и консультировался. Ставь штамп, гнида заграничная!

— Вот видите, вы злитесь. Вы ругаете. Вы — больны, хоть и не понимаете этого. Ничего, ничего… Походите к нам, поговорите с родителями, посидите в участке, обсудите все с друзьями… У нас есть время. Целый год. Так что — вы свободны. На сегодня — свободны.

Или я должен вызвать охрану, чтобы вас вывели? Вы же не хотите уезжать?

— Не хочу, — плюнул парень под ноги, пряча паспорт в карман. — Не хочу! И хрен вы меня увезете!

— Все уедут, и вы уедете.

— Все уедут — я останусь! — оскалился он. — Останусь и буду жить там, где я хочу!

— Все. Разговор наш окончен. Следующий! А вас я жду опять завтра с утра. И еще раз. И еще. И опять. И снова. Пока вы сами не поймете и не захотите уехать отсюда. Из этой ужасной страшной умирающей страны.

Петр Кедров, лицензированный специалист широкого профиля по вызову, свернул крышку с бутылки пива и замер на тридцать секунд.

Ровно тридцать секунд, не больше и не меньше. Сначала раздались уже навязшие в зубах аккорды, потом хор спел короткую песенку, заканчивающуюся ударным «Пиво пьешь — ума не будет!», и одновременно с этим лениво полз дымок из горлышка. Когда-то кто-то посчитал, что культура пития сама собой заставит пить меньше, но красивее. Вот и полагалось теперь из бутылки наливать в высокий пивной бокал, наклонив его под углом и следя, чтобы шапка пены не перевалила через край. А если какой-то быдловатый гопник припадал от утреннего сушняка сразу губами, чтобы «из горла, по-пацански», то сначала получал порцию раздражающего газа. Не ядовитого, до этого не додумались ещё. Все же демократия и гуманизм… Но все равно ужасно противного, мерзкого — не отплюёшься. При этом, что интересно, само пиво оставалось вкусным и ароматным. Как придумали, где там эта капсула — так мужики до сих пор и не разобрались. Пытались даже экспериментировать, сбивать горлышко, скалывать его. Все равно будто из самой глубины пива шёл газ, запахом и вкусом своим убеждающий — лучше из бокала. Ну, ничего, ничего. Тридцать секунд — и пей на здоровье, как нравится. Петру нравилось пить из бутылки. Это напоминало детство, школу, курилку-угол за ней, где старшеклассники в перемену успевали не только курнуть, но и чуток выпить. Курнуть теперь не удавалось. Для «курнуть» надо было идти в специальный курительный салон, платить за вход, а потом сидеть в дымном тумане, от которого слезились глаза, и курить кальян, который, как говорили, меньше вредит здоровью. А здоровье человека — общенациональное богатство. Сигареты же теперь выдавали только в армии — и то потому только, что не станешь же отпускать солдат каждый день в салон! Или даже каждый час. Песня лилась, дымок курился, крышка ещё летела в урну по крутой дуге, медленно переворачиваясь и поблескивая жёлтой внутренней поверхностью… Время как будто замерло на миг. Жёлтая! Золотая! Говорят, в некоторые моменты перед глазами человека проносится вся его жизнь. Ну, вся — не вся, а вот задолженность по кредиту, два года без отпуска, старая машина, которой не похвалишься в кругу друзей, самая низкая по табели престижности должность среди тех же друзей — опять не похвалишься, никотиновая зависимость, которая лечилась, но «задорого», вкусные и сочные натуральные шашлыки, которыми угощал на прошлой декаде Васька — друг детства, Шуркины рассказы взахлёб о путешествиях, о реках, сплавах, встречах восходов и закатов, песнях вокруг костра, красавица Варька из соседнего подъезда, недавно расцвётшая из незаметной серой мышки-школьницы в упругую и со значением посматривающую на него студентку престижного вуза, зубы, наконец, те самые зубы, что давно пора было менять, потому что гарантия на них закончилась, а новые-то ставят теперь гораздо красивее и крепче — но и дороже, сильно дороже… Примерно так. Очень примерно. На самом деле — гораздо больше, и не словами, а яркими образами, вспышками, кадрами, потому что вот — так как оно есть сейчас, а вот — что обещает золотая крышка. Петр никогда не играл в лотерею. Все играли, а он — принципиально нет. Потому что ещё его отец говорил, что все лотереи — это игра богатого с бедным. А кто помнит, чтобы бедный выиграл у богатого?

Вот потому играть в лотерею — это просто добавлять богатства богатому. Ну, подкинет он кому-то одному или двум подарок, «презент». Может, даже дорогой и красивый… Но кто сказал, что именно тебе? Ты в школе учился? Вот сам и посчитай вероятность выигрыша. Потому и не играл Петр в лотереи. Но в последнее время, если верить государственному головидению, элементы лотереи по новому закону ввели во всю торговлю. Для поддержания устойчивого спроса и для поощрения потребителей — так было сказано полуобнажённой дикторшей с прозрачного двустороннего экрана ещё месяц назад, до государственных летних каникул, введённых с признанным изменением климата. Кстати, и головизор-то у Петра был старый… И вот теперь по тому самому закону любая покупка любого товара позволяла оказаться участником государственной лотереи. А «золотая покупка» дарила главный приз этой лотереи. Главный, самый суперский, самый… Ну, слов нет, одни слюни. Все это только еще мелькнуло в голове, а Петр уже летел, прыгнув прямо из положения сидя на краю скамейки с бутылкой в руке в воздух, распластавшись, отбросив в полете открытую бутылку в сторону. Если крышка упадёт в урну — значит, все. Эти, новые-то, не отдают ничего, что туда попало. Плавят сразу, клеят, прессуют, а потом перемалывают в красивый цветной песок, которым позже специальные уборочные механизмы засыпают все аллеи в парках. В голофильмах это специально показывают дискретно, чтобы уследить за движением героя. Раз-два-три — повернулся, раз-два-три — взлетел над дорожкой, раз-два-три — подставил обе ладони ковшиком под падающую крышку, раз-два-три — поймал! Поймал! И упал, блин, зубами на самый край урны. Жёсткой крепкой металлической блестящей урны. Да и черт с ним, теперь зубов не жалко! Тяжёленькая, жёлтенькая изнутри крышка с выпуклой надписью по кругу «Главный приз» лежала в ладони Петра. А перед ним уже стоял полицейский и, укоризненно поглядывая сверху на лежащего Петра, тыцал стилусом в экран считывателя.