Александр Карнишин - Фантастическая политика и экономика [Сборник рассказов; СИ]

— Но чтобы кушать, надо как-то купить еду…

— Совершенно верно! Купить! Невидимая рука рынка! Экономика должна быть экономной! Безграничная социалка — не наш путь!

— То есть, а на что, собственно, купить? — затравленно смотрел Виктор Васильевич. — На какие, то есть, деньги?

— Так вам не платят за работу? — удивился молодой человек и стал совсем не скучным.

— Выходит, что не платят.

— Это противозаконно. Если вы сделали общественно полезную работу, она должна быть оплачена в соответствии с объемом ее, занятым временем и степенью социальной значимости. У Виктора Васильевича все было хуже. У него просто никто не брал его записи. Никто не приходил и не стучал в дверь, чтобы он сдал пачку листов. Никто не рассматривал, не правил, не выдавал в конце дня паек или даже кусок торта и пол банана. Ничего этого больше не было.

— А-а-а, — развеселился молодой человек. — Так вы привыкли, чтобы вас кормили? Как в тюрьме? Нет, уважаемый. Теперь все не так. Если вы делаете то, что покупают — у вас будет еда. А если у вас ничего не покупают…

— Ага, — грустно кивнул Виктор Васильевич.

— Что, вот прямо совсем ничего? — удивился молодой человек. Он посидел, рассматривая Виктора Васильевича, как странный экспонат провинциального музея — будто и старое что-то, когда-то важное и значимое, а только зачем оно?

— Знаете что, — принял он решение. — Вот вам талончик на ужин в нашей столовой. Это в виде помощи обездоленным. Но это только на один раз. А потом уже сами зарабатывайте.

— А как? — слабо спросил Виктор Васильевич, сжимая в потной руке полученный талон.

— Ну, как-нибудь, знаете. Вон, чемоданы на вокзале подносите, что ли. Или еще можно в школу устроиться — у нас в школах от голода еще никто не умер. Или можно на службу записаться. У нас, кстати, соседний кабинет пустует.

— Но я же не умею ничего больше! Я — писатель.

— С писателями у нас проблема, это точно. Но вы все же не волнуйтесь, это все у нас временно. Наступит время, и ваши труды станут вновь востребованы, издательства выстроятся в очередь за вашими рукописями, а народ не колбасу и хлеб — книжки ваши потащит из магазинов! Подождите немного! Как-нибудь перебейтесь, что ли… … После сытного ужина тянуло поспать. Но тут раздался телефонный звонок:

— Василич! Привет! Ты там как сам себе, живой еще? Это, брат, хорошо весьма! А то я тут переезжаю, так ты запиши мой новый номер телефона!

— Переезжаешь?

— Новая квартира, Василич! Большая, с настоящим кабинетом и большим залом! Эх, я там развернусь!

— Это как же у тебя опять получилось?

— Писать надо, Василич! Каждый день писать! Вот и получится!

Писать, как говорится, надо больше и лучше! Черт побери… Опять Васька весь в шоколаде. Что же за тему он такую поднял, что и тут не голодает? Опять, в этом, в тренде… А завтра надо бы, пожалуй, сходить в школу. И то правда. Как-то ведь надо пережить эту полосу. Не может быть все время так плохо.

Придут ведь и попросят. Сами попросят. Вот тогда и заживем. Эх, заживем!

За окном на утреннем ветре вяло трепыхалась растяжка «Русский? Брось сигарету!». Сразу после новостей зарядили ретро-музыку. И конечно, опять и снова вечно популярную Аллу Борисовну. «Брось сигарету,» — кричала она в динамиках. Василий Аркадьевич вздохнул, взял раскладной стульчик и, чуть шаркая ногами, пошел вниз на улицу. Ну, правда же — дома курить просто нельзя. Хоть некоторые и утверждают обратное. Мол, только дома и можно спокойно покурить. Только за дверями. Мизантропы какие-то просто. Или одиночки по жизни. А если, к примеру, есть дети. И внуки есть у некоторых, кстати! А у детей есть домашние животные. Собаки, кошки, крысы, хорьки, морские свинки, хомячки мелкие… Они же ни в чем не виноваты? На крыльце дома курить было нельзя. Потому что близко к дому. Во дворе курить было нельзя, потому что двор был общественным местом. А можно было курить возле самой автобусной остановки, это примерно в двухстах пятидесяти метрах направо. Эти метры Василий Аркадьевич вымерил собственными ногами. Каждый день, да еще и не один раз за день — такое тоже бывает. Раньше, очень давно, он выкуривал до двух пачек в день. Потом силой воли и укорами жены и детей сократил до пачки. А теперь вот — раз, ну, два в день. Три — редко. Это если повезет и просто по дороге. Слева от автобусной остановки стояла небольшая прозрачная будка с электронным замком. Ключ выдавали ровно на один месяц — по заявлению. И каждый раз, как приходишь к коммунальщикам с этим заявлением, переспрашивают, в глаза заглядывают:

— Может, бросите, наконец? Все же здоровье нации — достояние общенародное. А здоровье-то составляется из здоровья каждого. А курение — явное ведь нездоровье… Так, может, бросите все же? Нет?

Ну, вносите абонентскую на месяц вперед, и вот вам ключ. Василий Аркадьевич махнул пластинкой-ключом перед замком, дверь щелкнула, подалась. Внутри было привычно душно и жарко. Вентиляция, что ли, опять не работала? Конечно, это же не квартира, сюда ремонтники если и придут, так в последнюю очередь. А абонентку платишь на месяц вперед… Василий Аркадьевич разложил свой стул, сел, медленно достал из внутреннего кармана страшную в черных и красных цветах с картинками пачку сигарет. Из другого кармана — зажигалку. Перед будкой тут же выстроились какие-то школьники. За стеклом звука слышно не было, но они так кривлялись, так хохотали, показывая пальцем на курящего. А Василий Аркадьевич, выходит, был им вроде обезьяны в зоопарке.

Так же вот они на него смотрели и так же смеялись. Вон, мол, почти как человек. Как нормальный человек. Только курит. Наверное приезжий какой-то. Нерусский, наверное, какой-то. Потому что написано же на всех стенах, что русские не курят. Такая у русских национальная особенность и государственная политика. Василий Аркадьевич медленно выкурил свою утреннюю сигарету, потом подождал пока дым немного рассеется — нельзя же выходить в клубах.

Там же дети снаружи, в конце концов. Потом с кряхтением поднялся, сложил стул и поплелся домой. Сегодня к нему должен приехать друг. Давний и дальний друг.

Видятся они с ним так редко, что каждая встреча — большой праздник.

Вот, кстати, по времени самолет давно уже приземлился. Где-то он уже близко. А вот и он, кстати. Из такси вылезал задом, на ходу расплачиваясь, старый и верный друг Генка.

— Генка, — сказал в спину Василий Аркадьевич. Больше ничего не смог сказать — просто горло сдавило от чувств. И заулыбался.

— Васька! — закричал Генка. Сорвал кепку, подбросил вверх, снова поймал ее… То есть, не смог поймать, и кепка шлепнулась на тротуар.

— Черт, старею. Василий Аркадьевич страдальчески сморщился и посмотрел по сторонам. Но, вроде, все в порядке. Молодежь школьного возраста уже рассосалась, и никому сказанное грубое слово не нанесло вреда и моральной травмы. Потом, как в кино, когда делают такой монтаж. Склейку такую. Раз — и прошло пару часов. И не вспомнить, что и как было. Только и помнишь, что улыбался непрерывно. Потому помнишь, что челюсть болит.