Айзек Азимов - Антология мировой фантастики. Том 2. Машина времени

Среди них были художественные произведения, написанные в 575-м, и при их виде он вспоминал бурные дискуссии о влиянии Изменений на произведения искусства. Вечный вопрос — повлияет ли Изменение на данный шедевр или нет? Если повлияет, то как? Можно ли считать Изменение удачным, если при этом исчезают произведения искусства?

Кстати, возможно ли вообще единое мнение по вопросам искусства? Можно ли свести искусство к количественным показателям, доступным обработке на Вычислительных машинах?

Главным оппонентом Твиссела по этому вопросу был Вычислитель Август Сеннор. Постоянные выпады Твиссела в адрес Сен-нора и его воззрений разожгли любопытство Харлена и побудили его прочесть некоторые книги Сеннора. Он был поражен прочитанным.

К полному замешательству Харлена, Сеннор открыто задавал вопрос: не может ли появиться в новой Реальности личность, аналогичная человеку, взятому из предыдущей Реальности в Вечность? Затем он подвергал анализу возможность встречи Вечного со своим Аналогом во Времени, рассматривая отдельно случаи, когда Вечный знает и не знает об этом. (Здесь он слишком близко подошел к тому, что для каждого Вечного было предметом затаенного страха, и Харлен, беспокойно поежившись, торопливо пропустил несколько кадров.) И, разумеется, он уделял много внимания судьбам произведений литературы и искусства при Изменениях Реальности.

Но Твиссел не хотел и слышать о подобных вещах.

— Если невозможно рассчитать ценность произведений искусства, — кричал он Харлену, — то какой смысл вести бесконечную дискуссию!

И Харлен знал, что взгляды Твиссела разделяет подавляющее большинство членов Всевременного Совета.

И все же теперь, стоя перед полками с романами Эрика Линколлью, называемого обычно самым выдающимся писателем 575-го, Харлен думал именно об этом. Он насчитал пятнадцать полных собраний сочинений, взятых из разных Реальностей. Было очевидно, что все они чем-то отличаются друг от друга. Один комплект, например, был заметно меньше всех остальных. Харлен подумал, что, верно, добрая сотня Социологов заработала свои звания, проанализировав отличия в этих собраниях сочинений с точки зрения социологической структуры каждой Реальности.

Харлен прошел в то крыло библиотеки, где размещалась выставка приборов и механизмов, изъятых из различных Реальностей 575-го. Он знал, что многие из них были вычеркнуты из Времени и сохранились только в музеях Вечности как образцы человеческого таланта. Вечность была вынуждена оберегать человека от последствий его чрезмерно живой технической мысли. Развитие науки и техники всегда доставляло Вечным кучу хлопот. Не проходило биогода, чтобы где-нибудь во Времени ядерная технология не подошла слишком близко к опасной точке, требуя срочного вмешательства со стороны Вечности.

Он вернулся в библиотеку и направился к полке с книгофиль-мами по математике и истории ее развития. После некоторого раздумья он отобрал штук пять пленок и расписался за них.

Эпизод пятый. Нойс.

Это была самая важная часть интермедии, ее единственная идиллическая часть.

В свободные часы после ухода Купера, когда появлялась возможность есть в одиночестве, читать в одиночестве, спать в одиночестве, ждать в одиночестве следующего дня, он пробирался к капсулам.

От всего сердца он радовался особому положению, занимаемому в обществе Техниками. Он был искренне признателен окружающим за то, что они избегали его. Ему даже не снилось раньше, что можно быть настолько благодарным за эту изоляцию и обособленность.

Никто не оспаривал его права находиться в капсуле, никому не было дела, направляется он в прошлое или в будущее. Ничьи любопытные глаза не следили за ним, ничья доброжелательная рука не поднималась помочь ему, ничей болтливый рот не докучал ему. Он мог делать все, что ему вздумается.

— Слушай, Эндрю, ты переменился, — говорила ему Нойс. — Если бы ты только знал, как ты переменился!

Он посмотрел на нее и улыбнулся.

— В чем, Нойс?

— Да ведь ты улыбаешься. Подумать только — ты улыбаешься! Неужели ты ни разу не видел в зеркале своей улыбки?

— Я боюсь смотреть в зеркало. Я постоянно повторяю себе: не может быть, чтобы я был так счастлив. Я заболел. У меня бред. Я сошел с ума и грежу наяву, даже не зная об этом.

Нойс ущипнула его.

— Чувствуешь что-нибудь?

Он притянул ее голову к себе и словно утонул в ее шелковистых черных волосах.

Когда он наконец отпустил ее, она произнесла, задыхаясь:

— Вот и еще одна перемена. Ты и этому научился.

— У меня превосходная учительница… — начал было Харлен и осекся, испугавшись, что ей будет неприятен намек на тех многих, кто сделал из нее такую хорошую учительницу.

Но ее смех не был омрачен подобной мыслью. Они ужинали вместе, и она казалась шелковисто-гладкой и по-домашнему уютной в привезенных им нарядах.

Проследив за его взглядом, она легким движением оправила юбку и сказала:

— Лучше бы ты не делал этого, Эндрю, честное слово.

— Это совсем не опасно, — беззаботно ответил он.

— Это очень опасно. Не глупи. Я вполне могу обойтись тем, что найдется здесь… пока ты все не устроишь.

— Почему бы тебе не носить собственные платья и украшения?

— Потому что не стоит из-за них выходить во Время и посещать мой дом, рискуя быть пойманным. А вдруг они совершат Изменение, пока ты там?

— Меня не поймают, — нерешительно начал Харлен и уверенно добавил: — Кроме того, мой наручный генератор окружает меня Полем биовремени, так что Изменение не может коснуться меня, понимаешь?

— Нет, не понимаю, — вздохнула Нойс. — Боюсь, что никогда не смогу усвоить эти премудрости.

— Да это же проще простого.

Харлен с увлечением принялся объяснять. Нойс внимательно слушала, но по выражению ее глаз никак нельзя было понять, действительно ли ее интересуют эти объяснения или же только забавляют.

Эти разговоры стали важнейшей частью жизни Харлена. Впервые он мог с кем-то побеседовать, обсудить свои дела, мысли, поступки. Она как бы стала частью его самого, его вторым «я», с непредсказуемым ходом мысли и неожиданными ответами. «Как странно, — думал Харлен, — сколько раз мне приходилось наблюдать такое социальное явление, как супружество, а самое важное всегда ускользало от меня. Ну разве мог я когда-либо вообразить, что к идиллии куда ближе не бурные вспышки страсти, а такие вот спокойные минуты вдвоем с любимой?»

Свернувшись клубочком в его объятиях, Нойс спросила:

— Как продвигается твоя математика?

— Хочешь взглянуть на нее?

— Не убеждай меня, что ты всегда носишь ее с собой.

— А почему бы нет? Поездки в капсулах отнимают много времени. Зачем терять его впустую?