Джеймс Блиш - Города в полете (сборник)

Агронский занял более глубокомысленную позицию: дело не в том, говорил он, что литианский слишком сложен в произношении — конечно, его мягкие согласные были не труднее арабских или русских — но, в конце концов, «ведь безнадежно пытаться понять концепцию, которая лежит в основе действительно чужого языка за то время, что мы проведем здесь?»

Микелис никак не отреагировал на эти два подхода; сначала он просто сел учиться читать на литианском, а когда заговорил на нем, то все приняли это как должное. Так Микелис делал все — основательно и в то же время бессистемно. Что же касается двух предыдущих подходов, то, по мнению Руиза—Санчеса, преступно было выпускать с Земли специалистов по контактам с таким ограниченным мировоззрением. А мыслями о привычке Кливера называть литиан «Гадюками» Руиз—Санчес мог поделиться лишь со своим исповедником.

Что же должен был подумать Руиз—Санчес о Кливере как об ответственном за связь после всего, что увидел в этом яйцеобразном зале? Наверняка Кливер никогда не пользовался услугами Дерева связи, как утверждал. Возможно, он никогда и не приближался к Дереву ближе, чем подошел сейчас священник.

Несомненно, он поддерживал связь с Агронским и Микелисом, но иным способом, возможно при помощи припрятанного в багаже личного радиопередатчика… Хотя, как ни был Руиз—Санчес далек от физики, он сразу же отверг такое объяснение; он немного знал о трудностях использования волнового радио на такой планете как Лития, где эфир на всех диапазонах забивался мощными электромагнитными импульсами, которые Дерево выжимало из подземной кристаллической скалы. Этот вопрос начинал его серьезно тревожить.

Вернулся Чтекса, которого теперь можно было узнать лишь, по тому, что он наклонился к землянину — его сережки стали такими же невероятно ярко—пурпурными, как у большинства других литиан.

— Я отправил ваше послание, — сразу сказал он. — Оно принято в Ксоредешч Гтоне. Но остальных землян там нет. Их нет в городе уже несколько дней.

Это было невозможно. Кливер говорил, что еще позавчера общался с Агронским. — Вы уверены? — осторожно спросил Руиз—Санчес.

— Это не вызывает сомнений. Дом, который мы им дали, пуст. Все их многочисленные вещи исчезли. — Литианин поднял свои маленькие ручки в жесте, выражающем озабоченность. — Мне кажется это плохие слова. Я сожалею, что принес их тебе. Слова, которые ты принес мне, когда мы встретились первый раз, были полны хорошего.

— Спасибо. Не волнуйся, — в смятении сказал Руиз—Санчес. — За эти слова никто не может нести какую—нибудь ответственность.

— Тогда кто же за них ответит? В конце концов, это наш обычай, — сказал Чтекса. — И согласно этому обычаю, ты пострадал при нашем обмене. Твои слова о железе содержали много хорошего. Я с удовольствием покажу тебе, как мы использовали их, тем более что взамен, я принес тебе дурные вести. Может быть, если это не повредит твоей работе, ты посетишь мой дом сегодня вечером…

У Руиза—Санчеса дух перехватило от внезапного волнения. После долгого ожидания ему, наконец, представился шанс увидеть что—нибудь из частной жизни Литии! И во время этого визита он, возможно, что—нибудь поймет в здешних моральных правилах, узнает о том, какую роль определил Бог литианам в вечной драматической борьбе добра со злом в прошлом и в грядущем. А пока жизнь литиан в здешнем Эдеме была неестественно разумной, как будто здесь жили органические мыслящие машины, бездушные хвостатые роботы.

Но Руиз—Санчес не мог забыть, что дома он оставил больного. Маловероятно было, что Кливер проснется до утра — он получил около 15 миллиграммов успокоительного из расчета на килограмм веса. Но если его мощный организм под воздействием какого—либо анафилактического кризиса нейтрализует снотворное, ему понадобится дополнительный уход. В конце концов, на этой планете, которую он ненавидел, и которая победила его, ему будет мучительно недоставать обыкновенного человеческого голоса.

Все же опасность для Кливера была небольшой. Он, конечно же, не нуждался в постоянном присмотре. В конце концов, это было преодолением излишнего благочестия, преодоление, хотя и не поощряемое Церковью, но принимаемое Богом. И заработал ли Кливер право на то, чтобы Руиз—Санчес относился к нему внимательнее, чем к любому другому Божьему созданию? Когда на карту поставлена судьба всей планеты, всех людей…

Целая жизнь раздумий над подобными моральными проблемами научила Руиза—Санчеса быстро находить выход из подавляющего большинства этических лабиринтов. Посторонний человек мог бы назвать его «ловким».

— Спасибо, — сказал он с трепетом. — Я с удовольствием приду к тебе.

III

— Кливер! Кливер! Проснись, лежебока. Где вы были?

Кливер застонал и попытался перевернуться. При первом же движении, все вокруг закачалось, вызывая тошноту. Его рот горел огнем.

— Кливер, повернись. Это я, Агронский. Где Отец? Что произошло? Почему вы не выходили на связь? Осторожно, сейчас ты…

Предупреждение прозвучало слишком поздно и Кливер так или иначе был не в состоянии понять его — он крепко спал и не имел ни малейшего представления о своем положении во времени и пространстве. Он резко рванулся подальше от сварливого голоса и выпал из задергавшегося от рывка гамака.

Со всего размаха он ударился об пол; основная сила удара пришлась на правое плечо, но он все еще едва ли что—нибудь чувствовал. Ноги, существуя как будто отдельно от него, так и остались летать далеко вверху, запутавшись в переплетении веревок гамака.

— Господи! — Дробно, как град по крыше, застучали шаги, потом раздался неправдоподобно сильный грохот. — Кливер, ты болен? Давай успокойся на минуту, я освобожу твои ноги. Майк, Майк, ты можешь включить поярче газ в этом горшке? Здесь что—то произошло.

Через мгновение из отблескивающих стен полился желтый свет. Кливер неуклюже прикрыл глаза рукой, но рука быстро устала. Пухлое взволнованное лицо Агронского плавало прямо над ним, как спасательный воздушный шар. Он нигде не видел Микелиса и в этот момент был даже рад этому. Сначала нужно было объяснить себе присутствие Агронского.

— Как… черт побери… — сказал он. Слова отслаивались от губ, причиняя боль в уголках рта. Теперь он понял, что пока спал, его губы каким—то образом склеились. Он и не представлял, сколько времени пролежал в беспамятстве.

Агронский казалось понял оборванный вопрос. — Мы вернулись с озер на нашем вертолете, — сказал он. — Нам не понравилось ваше молчание, и мы использовали собственные возможности, чтобы литиане, если они задумали что—нибудь дурное, не поняли наших намерений при регистрации для полета на рейсовом самолете.