Джек Финней - Меж двух времен (сборник)

А что еще мне оставалось делать, кроме как сидеть рядом с Арчи и болтать с ним и Джоттой? Единственное, что мне приходило в голову, — прицепиться к Арчи и не отставать от него ни на шаг. Стать его закадычным приятелем. Не слишком умно, не слишком надежно, но что же еще?

Занавес пошел вниз, и мы зааплодировали мадам Зельде, Арчи был в восторге от нее. На просцениуме зажглась буква "G", и в ту же секунду что-то ударило из-за кулис в массивный занавес, длинные бархатные складки заколыхались, привлекая наше внимание. Затем край занавеса зашевелился, приподнялся, образуя перевернутое V, и над самым полом сцены появилась чья-то голова, наклонилась вправо, влево, высунулась из-за складок занавеса, глаза при виде нас округлились, рот раскрылся в комическом испуге, вызвав приглушенные смешки.

– Джо Кук, — счастливо прошептал Арчи, и публика притихла, выжидательно перешептываясь.

Наверно, Джо Кук умел смешить. Во всяком случае, так считала публика. Он проворно выбежал на сцену, в забавном костюме и не менее забавной шляпе, подскочил к домику, стоявшему посреди сцены. Громко постучал в дверь: домовладелец, требующий уплаты долга за квартиру. Снова постучал, а затем просто-напросто сгреб в охапку весь домик — холст, натянутый на легкий деревянный каркас, — и удалился с ним за кулисы. Он делал все, что нужно, чтобы сценка вышла веселой, — то, что обычно объясняют словами «удачная находка». Зрители выли от восторга — все, кроме меня; но я-то знал, знал наверняка, что Тесси и Тед сейчас стоят за кулисами и тоже смотрят на Джо Кука. Смотрят, от души смеются и, само собой, кивают и улыбаются ему, когда он ненадолго убегает со сцены, может быть, даже заговаривают с ним — как актеры с актером.

Почти сразу Джо Кук вновь появился на сцене — на сей раз он шатался под тяжестью троих мужчин, которых нес на спине, — пирамида, в которой верхний акробат стоит на плечах нижнего. Все выглядело как настоящее, одежда акробатов неподдельно развевалась, и Джо Кук весьма натурально шатался под их тяжестью, но — опять «удачная находка» — каким-то образом он, уже входя в противоположные кулисы, ухитрился показать нам, что вся его непосильная ноша сделана из папье-маше. И когда публика разразилась хохотом, я знал — знал! — кто стоит за кулисами, ухмыляясь, и кивая друг другу, и радуясь, что им выпала честь познакомиться с Джо Куком, «звездой» варьете.

Мы смотрели выступление Джо Кука. Смотрели, как этот аристократ варьете вышел, уселся в кресло лицом к залу и, не говоря ни слова, благожелательно посматривал на зрителей, пока шум в зале не затих. Наступила полная тишина, а он все ждал. Наконец стало так тихо — муха не пролетит; я слышал, как рядом со мной Арчи затаил дыхание. Как только Джо Куку удавалось такое? Если бы я оказался вот так, лицом к лицу с залом, вынужденный молчать и улыбаться, я бы очень скоро запаниковал и удрал со сцены.

Наконец, в полной тишине, Джо Кук вполголоса произнес доверительным тоном, как будто болтал с друзьями:

– А теперь я сымитирую спор четырех гавайцев.

И начал монолог, который, видимо, принадлежал к числу самых знаменитых монологов театра варьете. Я улыбался, но причиной этому был не Джо Кук — те двое. Я знал, что они стоят сейчас, невидимые, за кулисами и слушают монолог, упиваясь этой «неделей», знаменитой и незабываемой трехдневной «неделей на Бродвее» в компании самых блестящих представителей театрального мирка. «Надеюсь, что великий человек заговорит с вами, — беззвучно произнес я. — Надеюсь, что он дал себе труд запомнить ваши имена и обратится к вам хоть раз за эту достославную „неделю“, воспоминаний о которой вам хватит до конца ваших дней».

Итак, Z. Что ж, он должен отправиться в Европу: это-то мы с Рюбом знали. Стало быть, нужно выведать, куда именно он отправится, потому что похоже на то, что мне придется последовать за ним. Однако кто же такой Z? Z — это Арчи, но вот кто такой Арчи? В такси по дороге в отель я сказал:

– Не согласитесь ли вы двое присоединиться ко мне сегодня вечером? Выпьем пару коктейлей, поужинаем, погуляем на свежем воздухе. Я хочу сегодня отметить одно приятное событие; может быть, вы согласитесь быть нашим провожатым, Арчи?

– Большое спасибо, Саймон, с радостью.

Джотта, сидевшая между нами, прибавила:

– И я тоже, — а потом повернулась и еле слышно прошептала мне на ухо: — Нашли того, кого искали, верно?

И я кивнул.

В вестибюле я купил «Ивнинг мейл», и мы вошли в лифт. Арчи вышел на четвертом этаже, мы доехали до десятого, и я, выйдя из лифта, прошел мимо двери номера Джотты; но когда принялся отпирать свою дверь, она воскликнула:

– Ой, мне тоже следовало купить газету — завтра распродажа в «Вэнамейкере»! Вы не возражаете, если я вырву их объявление — совсем малюсенький кусочек?

Конечно же я возражал — против того, чтобы она входила в мой номер. Однако, оказавшись в номере, я просто стоял и ждал, покуда она отыщет объявление «Вэнамейкера» и аккуратно вырвет из газетного листа кусочек, касающийся обувной распродажи, — я ни на миг не поверил, что Джотта отправится туда. Затем я подошел к двери, распахнул ее и сказал:

– Стало быть, встречаемся в шесть. В вестибюле.

– Разумеется, в вестибюле, а где же еще?

И она вышла, а проходя мимо меня, уже в дверях, состроила гримаску и усмехнулась; мне оставалось только поднять глаза к небу и покачать головой.

Это исполинское лицо 1912 года навсегда останется для меня символом Великого Белого Пути. Это был замысел Арчи, временного нью-йоркца: он направил наше такси на запад по Тридцать второй улице, и едва мы свернули на Бродвей, нашим взорам предстало оно. И когда мы с Джоттой дружно высунули головы из окна такси, во все глаза уставясь на гигантский лик, огромный электрический глаз подмигнул нам. «Нью-Йорк таймс» писала о захватывающей новинке Бродвея — о движущихся электрических картинах; кроме этого лица, была еще летящая во весь опор колесница на крыше «Нормандии» — самая настоящая колесница, у которой бешено вращались колеса, мелькали копыта коней и щелкали бичи.

– Нью-Йорк от этих картин без ума, — сказал Арчи, и я закивал, улыбаясь. — И я тоже.

Перед нами лежал ночной Бродвей, так разительно отличавшийся от тихой улицы, по которой я часто проходил днем. Сейчас здесь царила толчея — и на тротуарах, залитых слепящим белым светом, и на мостовой. Это был воистину Великий Белый Путь, без единого пятнышка неонового света; фары автомобилей и трамваев, витрины магазинов и вывески театров — везде ослепительно горели прозрачные остроконечные лампочки, источая яркое белое сияние. И Арчи ухмылялся, откинувшись на спинку сиденья, — это был его город; он словно бы сам лично ввинтил каждую лампочку в окружавшую нас сверкающую белую россыпь.