В Глухов - На суше и на море

Но еще в течение длительного времени я себя чувствовал очень слабым на своих «стеклянных ногах». И мне кажется, что эта болезнь, а быть может, и лекарство индианки были причиной полной потери мною памяти. Сколько времени продолжался этот период? Пять или шесть лет, быть может, даже больше. Но затем однажды память вернулась ко мне.

«Каучуковая армия»! Что с ней стало? Только значительно позже я узнал правду. В конце 1942 года американцы решили расторгнуть свой договор с АСДА. Для этого было две причины: во-первых, назревал скандал в связи с гибелью тысяч людей — добровольцев «каучуковой армии»; во-вторых, к тому времени США уже создали промышленность синтетического каучука. Однако «патроны», эксплуатировавшие серингалы и выплатившие АСДА деньги за аренду участков, не хотели расставаться с дешевой рабочей силой и больше американцев боялись возвращения в цивилизованный мир свидетелей и жертв, которые стали бы обвинителями. Получилось, что те «добровольцы», которые к тому времени еще остались в живых, ничего не знали о событиях, совершавшихся в мире, продолжая оставаться на положении рабов.

Я не только не знал, что происходило за пределами безграничного амазонского леса, но, более того, не знал, где именно нахожусь! Когда ко мне вернулась память, я стал чувствовать, что схожу с ума. Каторжник по крайней мере знает границы каторжной тюрьмы. Прутья решетки ограничивают его мир. Я же не имел даже этого и был заключенным без тюрьмы. И вот, прежде чем мой разум окончательно поколебался, я решил бежать. Не могло быть и речи, чтобы выбрать другой путь, кроме как на юг, путь, лежавший через гигантские пространства ужасающего амазонского леса… Я слишком хорошо знал, чем заканчивались попытки серинжейрос, пытавшихся бежать к северу, известным и кратчайшим путем. Никогда им не удавалось уйти дальше чем на тридцать километров, их находили мертвыми, убитыми пулей в висок. Наши «патроны» не могли допустить, чтобы хоть один выживший из «каучуковой армии» вернулся к себе домой.

Как-то, вместо возвращения в свою хижину, я отправился на юг, стараясь не думать над тем, что я делаю. Но в глубине души я не мог не понимать, что задуманное предприятие почти безнадежно и что мои шансы выйти живым из дикого леса были самыми ничтожными. Мне трудно все вспомнить, но одно я твердо помню, что однажды принял решение бежать из серингала. Я никогда больше не думал о том, что оставалось позади… Впереди же более двух тысяч километров диких тропических лесов! В небольшом каучуковом мешке, привязанном к поясу, лежала дюжина галет из фариньи (маниоковая [97] Маниок, или маниока, — важнейшее клубневое растение тропиков, родина — Восточная Амазония. — Прим. ред. мука), немного кофе, несколько кусков сушеного мяса и несколько листьев кока [98] Кока — низкорослое деревце, содержащее в листьях кокаин. — Прим. ред. — индейского средства, помогавшего преодолевать усталость. Перед бегством я максимально постарался использовать авиасиао и получил почти новые американские сапоги, мачете Коллинза и компас. Ничего другого у меня не было, даже оружия, которое увеличивало бы мои шансы выжить…

Много говорили о странной сонливости, овладевавшей одиноким человеком в лесу. Говорили, что некоторые внезапно теряют сознание, контакт с землей, и начинают карабкаться, не зная зачем, на вершины деревьев или продираться напролом через непроходимые густые заросли. Быть может, я тоже потерял чувство земли. Мне трудно вспомнить об этом.

Я не помню, как долго шел. Жизнь беглеца в тропическом лесу полна галлюцинаций, она требует напряженного внимания и исключительной сосредоточенности. Как во сне или, скорее, как в кошмаре человек идет вне времени, в каком-то другом измерении. Граница между бодрствованием и сном становится неточной, зыбкой… Я шел без ясного понимания своей цели, но все же шел в этом роскошном лесу, где все беспрерывно изменялось. Мой путь лежал неизменно на юг, к сердцу Мату-Гросу. Все козни и западни джунглей ожидали меня там, но они казались мне менее страшными, чем медленная агония в серингале, и я шел, не страшась сойтись с ними лицом к лицу.

Сколько солдат «каучуковой армии», понимая, что бегство на север безнадежное предприятие, ведущее только лишь к верной смерти, пробовали рисковать, углубляясь в лес? И сколько их погибло? Быть может, наступит день, и история подсчитает эти жертвы. Я могу лишь сказать, что на протяжении нескольких лет своих скитаний по океану зеленых дебрей я встретил только одно из этих привидений.

По моему личному календарю, основанному на длине ночей, с начала бегства прошло около шести месяцев. Я сделал остановку, чтобы порыбачить и поохотиться на берегу одной реки, где наскоро построил хижину. До захода солнца я отправился посмотреть песок на берегу и обнаружил там следы ягуаров, тапиров, глубокий след оленя и борозду, оставленную гигантской черепахой — это было то, что я искал. Яйца черепахи — излюбленное блюдо охотников в тропическом лесу. Ее убежище находилось в растительном гроте, куда я осторожно проскользнул, держа мачете наготове. Но черепаха была уже мертва и выпотрошена кем-то другим. Это значило, что другой белый человек, а не индеец (об этом говорило наличие у него мачете) находился где-то здесь на реке и прибыл по ней, так как его следов не было видно на песке.

Человек ожидал меня в зарослях, стоя по колено в воде. Мы долго пристально рассматривали друг друга с мачете в руках, у него было бородатое, изрытое морщинами лицо, по которому невозможно было определить возраст беглеца. Наконец он заговорил, и звук его голоса заставил меня задрожать:

— «Каучуковая армия»? — спросил он низким голосом, с заметным трудом выговаривая слова, как если бы разучился говорить.

— Да, — сказал я. — Ты тоже?

— Я тоже… Прошел уж год, как я бежал… А ты?

Мы устроили настоящий пир из «нашей» черепахи. Его история странно совпадала с моей. Он сообщил мне одну вещь, которой я не знал или о которой забыл и не имел теперь представления: это была приблизительная дата нашей встречи… По его расчетам, это было лето 1951 года. Следовательно, с тех пор, как я покинул Рио, прошло девять лет… Значит, мне уже было 28 лет! Ему — столько же. Он не удивился, когда я взорвался громким, почти безумным смехом.

В серингале по-прежнему продолжали добывать латекс, из чего мы заключили, что спрос на каучук остается значительным и, стало быть, война продолжается… Паоло, так звали моего нового товарища, считал, что шары латекса шли через Нидерландскую Гвиану… Значительно позже мы узнали, что «патроны» серингалов, у которых мы были рабами, контрабандой отправляли каучук в этом направлении.