В Глухов - На суше и на море

Рамон умоляет Хервасио и всех татоуанов разрешить ему идти вместе со всеми. Его просьбу приняли чрезвычайно холодно. Индейцы как бы смутились от этой просьбы. Кажется, они боятся, что произойдет нечто страшное, если они уступят настойчивым просьбам метиса, и в то же время избегают категорического отказа. Рамон в отчаянии. Ему очень хочется удовлетворить свое любопытство. Когда вернулись уичоли, Рамон поспешил к Андресу Уизтита. Колдун был в хорошем настроении: боги обещали ему помочь…

— Возьми меня, могущественный колдун. Я буду помогать тебе, я буду выполнять все твои приказания. Я буду делать то, что ты пожелаешь, — умолял Рамон.

Лицо Уизтиты исказила гримаса ужаса, и он произнес:

— Не могут этого делать метисы, не могут!

— Ты увидишь, что я смогу…

— Не сможешь, метис, не сможешь…

— Возьми меня, возьми с собой…

— Невозможно. Если я возьму тебя, то лишусь покровительства богов…

В полночь, тайно от нас уичоли ушли.

Хикори!.. Пейоте!..

Племя кора, племя уичоль с волнением ожидают чуда. Оба племени готовятся к нему с благоговением. Каждое племя молится своим богам и верит.

Андрес Уизтита, вернувшись в селение, собрал около пятидесяти самых крепких и серьезных юношей. Женщины засуетились, собирая припасы, и ранним майским утром сборщики пейоте отправились в паломничество.

Одни идут в сторону Сан-Луис-Потоси, другие — в сторону Дуранго, Чиуауа, Сеастекас по тропинкам среди круч Сьерра-Мадре; эти тропинки известны только индейцам. Они идут и идут. Последний привал они делают на трех утесах, где никогда не бывают белые. Когда забрезжит рассвет, сборщики пейоте исповедуются в своих провинностях перед татоуаном. Он выслушивает их и отпускает прегрешения.

— Я обокрал Хуана.

— Я обманул Педро.

— Я убил Луиса.

— Я тебе прощаю… Я тебе прощаю… Я тебе прощаю…

Но тот, кто скроет какой-нибудь постыдный поступок, тот, кто лжет, не сможет найти пейоте, как бы он ни старался.

Старейшина, посоветовавшись с Уизтитой и облачившись в обрядовые одежды, делит горные кручи на полосы. Каждый отправляется к выделенному участку. Индейцы ходят взад и вперед, ищут, шарят, высматривают пейоте. Это растение имеет несколько разновидностей. Наиболее ценна для индейцев та, у которой корень наподобие клубня — слегка выступает среди камней. Они переворачивают всю каменистую осыпь и, войдя в азарт, сбивают в кровь руки, обламывают ногти. Но, не обращая внимания на боль, продолжают неистовые, страстные, яростные поиски, оставляя на камнях следы окровавленных пальцев.

Первый найденный корень необходимо показать солнцу. Нужно обязательно возблагодарить самого могущественного бога, у которого пейоте — возлюбленный сын; только так можно умилостивить бога. Как только найден первый корень, сборщики начинают вести себя по-другому. Они ищут пейоте спокойнее, делают более расчетливые, точные движения. Поиски приобретают некоторую торжественность, и отдельные движения индейцев напоминают танец. Первый корень пейоте съедается, индейцы продолжают переворачивать камни, безразличные ко всему, кроме предмета поисков. Они похожи на священнослужителей, совершающих таинство.

Когда солнце зайдет, сборщики пейоте соберутся в лагере. И если кто-нибудь из них не сумел найти то, чего так страстно искал, — это верный признак, что он утаил на исповеди какое-то прегрешение, и поэтому боги им недовольны. На несчастного жалко смотреть: горемыка беспомощно разводит руками, не отрывает взгляда от земли и хочет продолжать поиски, несмотря на ночь. Сострадательные братья предлагают ему свои корни, но принимать их он не должен. Это запрещено. Если неудачник осмелится нарушить традицию и съест предложенный ему корень пейоте, то должен умереть. Несчастный громко кричит о своих грехах, в которых раньше не хотел шепотом признаться. Неистовство овладевает им. Он рвет на себе одежду, царапает тело, бьется до крови о камни и в конце концов бросается на острые уступы скал, чтобы лишить себя жизни.

— Это наказание послано богами, — с ужасом говорят индейцы.

Довольные собранными запасами корня забвения, уичоли возвращаются в селение. Встречают их ликованием. Вернувшись, они сразу же отправляются к Хервасио. Традиция обязывает снова испросить разрешения посетить обитель богов, ожидающих изъявлений благодарности в священной пещере Меса-дель-Найар. Уичоли платят дань клубнями пейоте правителю племени кора, чтобы он разрешил следовать за ним в пещеру. Эту дань племя кора распределяет поровну. Старейшины сопровождают уичолей и оставляют в обители богов початки кукурузы, миниатюрные кастрюльки из стекловидной глины, маленькие обрядовые стрелы, «глаза богов» и один корень пейоте — один, не больше, чтобы сын солнца всегда находился рядом со своим отцом.

Пусть всегда будет корень пейоте в его дорожной сумке!

Съев пейоте, можно перенести любую боль, успокоить нервы, сделать неутомимыми мускулы. Имея пейоте, можно легко переносить самые длительные лишения, голод, жажду, любые несправедливости, утомительные переходы, такие, что не могут выдержать и животные. Пейоте притупляет влечение плоти и очищает душу, как это и надлежит делать доброму сыну солнца. Но ни в коем случае он не должен храниться там, где его может увидеть женщина, ибо ее добродетель, подвергшаяся искушению, может иссякнуть.

С татоуаном Леандро мы стали друзьями. Залогом нашей дружбы были не пригоршни чакирас — бисера, не таблетки, которые мы давали, когда он мучился головной болью, не наше желание ему угодить и даже не уважение его интересов и веры. Всему этому он не придавал никакого значения — его недоверие к нам было безграничным. Он благодарил нас полуулыбкой, прикрыв глаза морщинистыми веками, и молчал. С Рамоном он был несколько проще, чем со мной: их сближал цвет кожи. А сколько раз замолкал Леандро при моем приближении! Разговор либо менял направление, либо прекращался, и все погружались в молчание, тяжелое молчание индейцев. А у меня холодом сковывало сердце, тем холодом, что рождается недоверием.

Но теперь мы друзья. Об этом говорит открытый взгляд Леандро, его сердечная улыбка. Вечером, вернувшись с кукурузного поля, Хервасио и я, искупавшийся в заводи, отправляемся к своей одиноко торчащей на холме покосившейся хижине. Я взбираюсь на холм в сумерках наступающей ночи и нахожу Леандро. Он сидит на корточках, покусывает и посасывает свернутую из кукурузных листьев сигару и выпускает голубоватый дымок. Я сажусь рядом с ним у реки на один из трех валунов, обычно занимаемых мною и Рамоном, чтобы немного побыть вместе. Мы сидим и наблюдаем, как опускается вечер. Я чувствую, что мы стали друзьями, что Леандро мне доверяет. Это заливает мою душу радостью, наполняет всего меня тихим ликованием, делает чуточку счастливее.