В Глухов - На суше и на море

Когда положено последнее приношение, индейцы возвращаются в деревню, довольные и спокойные. Какое-то внутреннее сияние смягчает их души. В Доме обычаев каждый берет свой горшок и, улыбаясь, прощается с правителем племени и остальными братьями. Они расходятся по таинственным горным тропинкам, ощущая тепло любви в своих печальных сердцах.

Рамон смотрит, как они исчезают во мраке. Индианка с ребенком на руках и мешком за спиной тяжело шагает по склону, раздвигая траву. За ней верхом на тощем муле индеец, ее муж, покачивается на вьюках. В Рамоне вспыхивает негодование метиса:

— Скотина! Нужно женщину посадить на мула.

— Нет, — говорит Хервасио, — мул принадлежит мужу. Если бы он не был хозяином мула, то шел бы пешком.

Проклятый глагол собственности спрягается и здесь: я имею, ты имеешь, он имеет. Работай рука об руку со мной — и ты будешь иметь.

Рамон притворяется, что не понимает. Хитроватая улыбка появляется на его лице.

— Как бы не так! — презрительно произносит он.

Боги тоже нуждаются в хороших людях. Чтобы отличить их от остальных, они берут этих людей к себе. Нам это приносит горе, ибо и нам нужны хорошие люди. Но боги знают, что делают, а мы не знаем и поэтому плачем. Один из старейшин навеки смежил свои очи. Он устал смотреть на страдания соплеменников. Он уже не откроет глаза, ибо зачем смотреть на невзгоды? Самый старший его родственник спешит к правителю племени и сообщает горестную весть: старейшина не желает открывать глаза и двигать руками. Топили собирают всех родственников в Дом обычаев. Приносят остывшее тело и кладут на длинный стол, покрытый толстым шерстяным одеялом, вытканным усопшим. Оно служило ему покрывалом при жизни и послужит саваном после смерти.

У изголовья покойника, готового отправиться в свой последний путь, горит одинокая свеча. На освещенном пространстве пола — три длинных красно-синих пера из хвоста попугая и три стрелы. Сочетание огненно-красного и небесно-синего цветов, цветов мудрости, — благодарность богам. Наконечники стрел покрыты белым пушистым хлопком.

Старейшина, похожий на взволнованного хирурга, делающего операцию, торжественными, плавными движениями совершает обряд: смазывает кокосовым маслом мочки ушей покойного собрата и окуривает неподвижное тело, словно вылепленное из пепельно-серой глины, затвердевшей и потрескавшейся от дождя и солнца.

Прислонившись к двери, барабанщик и скрипач бросают во тьму невероятнейшие звуки. Эту музыку описать невозможно — пронзительные взвизгивания проникают, кажется, в самую душу. Словно собрались все сироты мира и рыдают хором. Этим отчаянным тоскливым воплям индейцы внимают в полнейшем молчании. Они курят, наполняя Дом обычаев дымом. Здесь пахнет потом и немытыми лохмотьями. Колеблется пламя погребальной свечи, она роняет единственную слезу.

Утром, с первыми золотистыми проблесками лучей, совершается погребение. Труп опускают на дно ямы и рядом кладут предметы домашнего обихода и глиняные горшки с пищей, которая понадобится во время долгого пути к богам. Ибо нехорошо, если такой добрый человек будет голодать.

После погребения удрученные индейцы возвращаются в свои хижины. Чтобы облегчить путь тому, кто навсегда сомкнул веки, индейцы три дня постятся. Они переносят голод стойко и лишь изредка пьют настой из пейоте [34] Пейоте — корень растения, обладающего некоторыми наркотическими свойствами. — Прим. перев. . Только тяжело больные едят раз в день. Проходит срок поста, и в Доме обычаев снова воцаряется тишина. Сюда приходят лишь старосты, следящие за тем, чтобы в помещении не сгущался мрак, чтобы все время дрожал оранжевый огонек свечи над перьями и стрелами. Через три дня племя собирается снова, чтобы избрать нового старейшину. Всем известно, кто им будет — самый старый из индейцев. По традиции он должен представиться племени.

Он появляется перед молчаливым собранием, проходит к столу и устремляет на него свой взгляд. Тонанче подает ему табак и кукурузные листья. Он сворачивает сигару, склеивает ее слюной и прикуривает от сосновой головешки. Затем погружается в размышление. По древнему священному обряду, в эти минуты боги должны облечь его полномочиями старейшины племени.

Перья, лежащие возле его ног рядом с горящей свечой, означают, что небо осветило его мудростью. Стрелы, наконечники которых прикрыты кусочками хлопка, грозят ему ядом, если он не сохранит тайн и чистоты обрядов племени. Значение символов хорошо известно всем, и каждый погружается в свои собственные мысли. Один из старост кладет новому старейшине в уши, нос, рот и на глаза кусочки ваты. После этого все немедленно покидают хижину, в ней остаются только два старейшины. Один из них сообщает посвящаемому в этот сан, что хранится в священной пещере и о чем никто не должен знать. Затем все индейцы снова возвращаются в хижину, и посвящаемый вынимает мягкие комочки хлопка изо рта, носа и ушей. Это означает, что он клянется никому не выдавать доверенные ему тайны. Снова, но уже не столь печально звучит скрипка и барабан. Взлетают в небо ракеты, оповещающие окрестные горы, что церемония окончилась и новый старейшина остался в Доме обычаев один, чтобы приучиться беседовать со своими мыслями. Целые сутки он находится в хижине; потом все снова собираются в Доме обычаев, убирают стрелы и перья, чтобы под покровом ночи отнести их в пещеру богов, и задувают свечу.

Через два года могилу умершего старейшины разроют в присутствии всего племени. Его преемник возьмет в руки череп и отнесет его при свете луны в пещеру богов, где то, что прежде было обителью добрых мыслей, обретет вечный покой.

Рассказывают, что однажды старейшина поднялся из могилы. Видели даже, как он разрывал землю, осторожно озираясь, не следит ли за ним кто-нибудь, поднимал руки, потягивался, оправлял землю, чтобы ничего не было заметно, и растаял во мраке ночи…

— Он бродит где-то здесь!

— Он бродит где-то здесь! Он кружит во тьме!

У суеверий тысячи глаз, и они видят, как он пробирается в ночи, то исчезает, то неожиданно появляется, чтобы снова растаять, сковав ужасом душу того, кто это заметил. Страх ловит странный шорох шагов, выхватывает силуэт призрачной тени из бесчисленного множества других.

— Посмотри!.. Вот он!.. Видишь? Вот он остановился и наклонился… Вот он смотрит сквозь щели внутрь хижины… Он страдает!.. Да, он очень страдает!.. Слышишь? Он плачет… Слушай… Смотри… Он присел на корточки и плачет…

Наверное, не хватило оставленных в могиле припасов для длинного пути в обитель богов, а может быть, он бродит неприкаянным потому, что не заслужил успокоения, так как много грешил?.. Или же он желает по-прежнему быть старейшиной племени?