В Глухов - На суше и на море

— Берегись!

— Не бойся, ядро пуховое!

Втянувшись в работу, моряки даже чудили: свистели, весело покрикивали друг на друга, запевали озорные песни, устраивали «массовый хохот» — такой, что он, может быть, долетал из трюма до мостика. Больше всех хохотал и шумел Сережка Здор. Даже ворчливый лентяй Лоза и тот вплетал свой громогласный гогот в общий азарт. Один лишь Дяглов кисло морщил свою помятую физиономию, будто кот, которого щелкнули по носу. Взлетающее ядро не пощадило его первым — оно опустилось возле самого его носа, Дяглов отшатнулся. Мешок выпал из его рук, твердым ребром ударил по ноге.

— Пустяки, — стискивая зубы, проговорил Дяглов. Он начал хромать, но таскал и таскал мешки, явно боясь, что его могут обозвать симулянтом. Вскоре он так стал кривиться от боли, что я, не утерпев, посоветовал:

— Не шути с этим, иди к врачу.

Он будто этого и ждал, сразу полез наверх, провожаемый неприязненными взглядами товарищей.

— У него нога распухнет, — сказал я.

— Он сам давно весь распух, — ответили мне.

Видно, его спесь так набила всем оскомину, что никому не хочется быть к нему справедливым и ему посочувствовать.

Вслед за Дягловым пострадали еще два матроса. Одного из них ударило крюком по голове. Ушанка смягчила удар, но из рассеченного надбровья брызнула на мешки кровь.

— Ребята! — крикнул плотник Тихой. — Больше не подходи к мешкам, пока не поднят гак! Чуете, качка усиливается.

Беречься, впрочем, было некогда: чем заметней качало, тем быстрей надо было работать. Антарктика хорошей погодой не балует, надо успеть как можно больше. Сверху все чаще раздавались свистки Белянкина: «Идет груз!» На базе темп работы убыстрился. Электрокран начал подавать сетки через каждые шесть минут. Шесть минут — шестьдесят мешков. Народу на китобазе много, они там часто меняются. Нас же сменить некому. Трюм заполнился туманом. Мы мелькали в нем как тени.

— И зачем это чертово мясо? — крикнул Здор, когда ему надоело таскать эти неудобные сорокакилограммовые плиты. — Для колбасы? Я эту колбасу не покупаю!

— А для зверосовхозов? Сколько скота сохранится! — возразили Здору. — Главное, через него не передаются болезни. Самое лучшее мясо для зверосовхозов — это китовое и тюленье.

Кто-то подшутил:

— В старину китов били из-за уса, лампадного масла, ерунды всякой, а теперь: пищевой, медицинский, технический жир, мясо, витамины, лекарства, питательная мука. Теперь китам нельзя на нас обижаться!

— Лекции читаете? Будто я сам не знаю! — уныло отозвался Сережка, вытер вспотевший лоб и подогнал неповоротливого Лозу: — Ишь ты, хитрован! Бери, бери мешок, а потом уж я! — когда Лоза охотно и даже услужливо посторонился, чтобы дать Здору подход к мешкам. — А то вдруг тебе не хватит!

Лоза, здоровый, как бегемот, недовольно надул губы и медленно поднял очередную ношу. Возле него в это время стоять опасно: может свалить мешок тебе на ноги. Когда он тащит — толкается, ни на кого не глядит, один раз чуть не сшиб кого-то с ног. Все стараются огибать Лозу, как судно айсберг.

К полночи уже не «играли в смех», но еще продолжали подшучивать. Я к этому времени, на удивление самому себе, еще не потерял способности смеяться — от нервного возбуждения, должно быть. Это немного помогало в работе. Но у меня уже ныло под коленными чашечками, а моим рукам никак не удавалось ухватить мешок поудобней — все выходило тяжело. Мешки теперь выстроились стенками и обиндевели, от этих стенок спускались ступени, тоже из мешков. Приходится переступать и подниматься с одной скользкой ступени на другую, держа в руках плиту, бьющую по коленкам.

— Да ты не спеши так, — советовал Тихой, видя мое напряжение. — Выдохнешься.

Мне было трудно, но я не мог себе в этом сознаться: ведь это только начало! Потуже затянул поясной ремень. Решил ни за что не отставать от товарищей. И постарался выбросить из головы мысль о времени.

Когда я во время коротких перерывов изредка поглядывал вверх из трюма, закидывая голову и следя за далекими светлыми облаками белой ночи, я забывал, что сейчас не двенадцать часов дня, а почти двадцать четыре часа по судовому времени.

К двадцати четырем часам мы приняли половину спусков. Как в награду всем нам принесли праздничные радиограммы. И тут же объявили:

— Разбейтесь на две группы: одна отправится в столовую, другая будет продолжать работу до ее возвращения.

Моряки начали карабкаться наверх. Среди оставшихся были плотник и я.

— Ну что? — переговаривались и пересмеивались между собой моряки. — Как жена?

— Любит: дорогим назвала и целует!

— Тогда порядок!

— Полундра! — раздался сверху голос и свист старика Белянкина.

Новая сетка, наполненная шестьюдесятью мешками, спускалась в трюм…

Так мы встретили первую минуту Нового года там, где, как шутят китобои, Земля на китах держится!.. «Все равно чужое время! — подумал я, отдуваясь и забывчиво снимая шапку с разгоряченной головы. — Для нас настоящий Новый год наступит позже, когда о нас вспомнят за праздничным столом и скажут: „За тех, кто в Антарктике!“»

Впрочем, это все же не помешало нам новогодние десять минут провести вполне по-земному.

Я принес в столовую несколько бутылок минеральной воды — остатки выданного нам в тропиках. Белянкин достал воблу и банку варенья — из запасов, имеющихся у него благодаря заботам его старушки. Тихой положил на стол большой кулек с яблоками. Жаль, не было с нами нашего Левы Синицына — он работал в другую смену и сейчас спал.

Праздничный стол был застелен чистой скатертью и, можно сказать, ломился от яств: курица, рыбный холодец, икра, сыр, салат… С других столов дежурящая сегодня официантка Татьяночка проворно убирала грязную посуду. Мы все посмотрели на нее.

Татьяночку у нас любят и оберегают от грубостей. Она кажется хрупкой, но ловка и лучше других девушек переносит качку. Даже в жестокий шторм, прижимаясь бедром то к краю одного, то другого стола, она умело балансирует подносом с тарелками. Быстры ее картавые и мягкие ответы горластым мужчинам:

— На здорловье!

— Сейчас вам будут вторлые.

Еще забавней звучит ее голос, когда она в камбузе напевает любимую песенку:

На шутки Татьяночка всегда улыбается, но их так много, что, наверное, она устает от своей улыбки. На целый рой любезностей она отвечает терпеливым вздохом:

— Как же вы мне надоели, господи!

Сейчас старик Белянкин галантно приглашает ее к столу.

— Татьяночка, садись к нам, у нас клубничное варенье!

Девушка молча скользит между столами, поправляя тыльной стороной ладони выбившиеся из-под косынки льняные пряди. Руки у нее тонкие, но округлые, вся она — светлая. Подсела, обрадованная, праздничная в своем белейшем халатике, улыбнулась: