Брайан Олдисс - Теплица

Она не единственная следила за фатальным нырком. Чуть поодаль на склоне один из людей-толстячков бросился к упавшей птице, криком подгоняя на бегу своих компаньонов. Яттмур ясно расслышала в разреженном воздухе слова: «Идите и посмотрите глазами на упавшую птицу с крыльями!», она слышала и топот подошв толстячка, рысцой спешившего вниз по склону. По-матерински опасливо она смотрела ему вслед, сжимая Ларена и сожалея — как о любом происшествии, нарушавшем спокойствие ее размеренной жизни.

Но кто-то кроме них тоже заметил упавшую птицу и уже торопился к ней. Яттмур заметила на склоне несколько фигур, ловкими прыжками преодолевших горную кромку. Она насчитала восемь затянутых в белое существ с острыми носами и большими ушами, хорошо заметных на темно-синем фоне долины. За собой они тянули волокушу.

Они с Греном называли этих созданий «горцами» и следили за ними с неусыпным вниманием, ибо те были быстры и хорошо вооружены, хотя никогда и не делали людям ничего дурного.

Несколько секунд картина не менялась: трое толстячков трусцой направлялись вниз, восемь горцев спешили вверх, и над их головами описывала круги единственная птица, не знавшая, что ей предпринять — спуститься ниже и оплакивать товарища или же спасать собственную жизнь. Горцы сжимали в руках луки со стрелами; крошечные на таком расстоянии, они высоко подняли свое оружие, и Яттмур преисполнилась тревоги за судьбу трех пухлых недоумков, с которыми она проделала столь долгий путь. Прижав Ларена к груди, она выпрямилась в полный рост и позвала их:

— Эй, толстячки! Вернитесь!

Как раз в это время самый нетерпеливый из дикарей-горцев пустил стрелу. Быстро и точно просвистела она — второе «кожистое перо» по спирали помчалось вниз. Прямо под ним первый из бегущих толстячков пригнулся и завизжал. Падавшая птица, все еще слабо махавшая крыльями, в падении ударила его меж лопаток. Споткнувшись, тот упал, а птица, беспомощно трепыхаясь, запрыгала вокруг него.

Толстячки добежали до спешивших им навстречу горцев.

Резко развернувшись, Яттмур бросилась к пропахшей дымом пещере, давшей приют ей самой, Грену и их младенцу.

— Грен! Пожалуйста, выйди! Толстячков сейчас поубивают. Они там, внизу! На них напали те ужасные белые люди с большими ушами. Что нам делать?

Грен лежал, опираясь на каменную колонну, сцепив пальцы обеих рук на животе. Когда в пещеру вбежала Яттмур, он удостоил ее взглядом, но затем снова опустил глаза. Мертвенно-бледными казались его черты по соседству с блескучей утробно-коричневой порослью, покрывшей его голову и шею, окружившей лицо Грена множеством липких складок.

— Ты собираешься сделать хоть что-нибудь? — гневно вопросила Яттмур. — Да что с тобой такое творится?

— Люди-толстячки нам бесполезны, — ровно произнес Грен. Тем не менее он поднялся на ноги.

Яттмур протянула ему руку, которую Грен апатично сжал, и потащила его к выходу.

— Я привыкла к этим бедным созданиям, — сказала она словно бы самой себе.

Оба уставились вниз, где на темном фоне приплясывали силуэты.

Трое толстячков с трудом одолевали склон, таща за собой одно из «кожистых перьев». Рядом с ними поднимались горцы, тянувшие свою волокушу, на которой бесформенной грудой покоилась вторая птица. Обе группы вполне дружелюбно шагали рядом, и их болтовня сопровождалась энергичной жестикуляцией со стороны толстячков.

— Ну, и что теперь думать? — всплеснула руками Яттмур.

То была странная процессия. Лица горцев в профиль были карикатурно заострены; они шли неровно, иногда припадая на все четыре конечности, чтобы одолеть особенно крутые участки склона. Язык, на котором они говорили, долетал до Яттмур как короткий лай, хотя они по-прежнему были еще слишком далеко, чтобы можно было различить, что именно говорилось, — если, разумеется, их речь была хоть отчасти вразумительна.

— Что ты скажешь, Грен? — снова спросила она.

Он не говорил ничего, не сводя пристального взгляда с маленькой компании, явно направлявшейся к пещере, которую он приказал заселить людям-толстячкам. Когда они проходили через рощу долгоногов, он видел, что они тыкали в него пальцами, смеясь. Но и тогда он даже не шевельнулся.

Яттмур всматривалась в лицо Грена, внезапно охваченная жалостью из-за недавно случившейся с ним странной перемены.

— Ты так мало говоришь и так скверно выглядишь, любимый. Вместе мы, ты и я, ушли так далеко, и только друг друга мы могли любить, и все же теперь мне кажется, что ты покинул меня… Сердце мое источает одну только любовь, губы мои несут одну только нежность. Но любовь и нежность теперь не нужны тебе, о Грен, мой Грен!

Она обняла его — лишь для того, чтобы почувствовать, как он отстраняется. Но все же Грен заговорил, и каждое слово падало с его губ, будто ледышка:

— Помоги мне, Яттмур. Будь терпелива. Я болен.

Внимание ее было отвлечено другими вещами.

— Ты поправишься. Но что там делают эти дикари-горцы? Могут ли они оказаться друзьями?

— Сходи и посмотри, — произнес Грен тем же ледяным голосом. Он снял ее руку с плеча, не спеша вернулся в пещеру и улегся, заняв прежнюю позу со сцепленными на животе пальцами. Яттмур опустилась у входа на корточки, не решаясь что-либо предпринять. Толстячки и горцы скрылись во второй пещере. Женщина беспомощно оглядывалась, оставаясь на прежнем месте, а над нею громоздились облака. Вскоре пошел дождь, сменившийся снегом. Ларен заплакал и получил в утешение грудь.

Мысли Яттмур медленно разворачивались вовне, затмевая собой дождевые брызги. Перед ней вставали смутные картины — те картины, что представляли собой ее способ размышлений, хотя и не поддавались какой-либо логике. Дни безопасной жизни в пастушьем племени представлялись Яттмур нежным красным цветком, который при небольшой перемене угла зрения мог бы стать ею самой, поскольку счастливые дни, проведенные в безопасности, она отождествляла теперь с собою: Яттмур не рассматривала себя как нечто отличное от окружающего мира, от самого хода событий. И пытаясь обрести саму себя, она видела лишь далекую фигурку, окруженную другими людьми, словно в танце, — или же как одну из девушек, чья очередь подошла нести корзины к Долгой Воде.

Теперь дни красного цветка ушли в прошлое, разве только новый бутон развернул лепестки у ее груди. Хоровод фигур отдалился, а вместе с ним исчез еще один символ — яркий желтый лоскут. Этот милый лоскуток! Вечное солнце над головой, подобное потоку горячей воды, светлые тонкие пальцы, счастье, которое и не подозревало о себе самом, — то были нити, соткавшие воображаемый ею желтый лоскут. Издалека Яттмур наблюдала за тем, как она отбросила его в сторону, чтобы последовать за странником, обладавшим лишь одним преимуществом: он был сама неизвестность.