Брайан Олдисс - Теплица

— Я не понимаю, — выдавил Грен.

Передо мной лежит выбор. Вскоре я должен буду разделиться и выпустить споры; это система, с помощью которой я размножаюсь, и я мало могу контролировать ее. Я мог бы рассеяться, разделиться прямо здесь, надеясь, что мой отпрыск как-нибудь сумеет выжить на этом пустынном склоне, вопреки дождю, и льду, и снегу. Или же… я мог бы перейти к другому, новому хозяину.

— Но не к моему ребенку!

Отчего бы и не к нему? Ларен для меня — единственный выход. Он юн и свеж; контролировать его будет гораздо проще, чем тебя. Воистину, он еще слишком слаб, но вы с Яттмур будете приглядывать и ухаживать за ним, пока он еще не способен самостоятельно заботиться о себе.

— Нет, если это будет означать заботу и о тебе тоже!

Еще прежде, чем Грен закончил говорить, на него обрушился удар, сотрясший самый его мозг, заставивший его скорчиться у стены пещеры в приступе невыносимой боли.

Ты и Яттмур ни в коем случае не оставите младенца. Ты это знаешь, и я прочел это в твоих собственных мыслях Кроме того, я ясно вижу: если возникнет хоть слабая надежда выбраться отсюда, уйти подальше от этих жалких пустых нагромождений камня к залитым светом плодородным землям, вы уйдете. Это входит также и в мои планы. Время не терпит, человек; я должен действовать в соответствии с необходимостью.

Зная каждую струнку твоего тела, я сочувствую твоим страданиям, но вся твоя боль остается для меня пустым звуком, если противопоставить ее моей собственной натуре. Мне необходим свежий, желательно неразумный хозяин, который быстро отнесет меня назад, в залитый солнцем мир, где я смогу высеять споры. Итак, я избрал Дарена. Это будет наилучшим решением для моего собственного наследника, не так ли?

— Я умираю, — застонал Грен.

Нет, еще не умираешь, — гнусаво отвечал сморчок.

В дальнем углу пещеры толстячков сидела Яттмур, сонно склонившая голову. Зловонный воздух, неумолчная путаница голосов, шум дождя снаружи — все это вместе притупило ее сознание. Она дремала, и Парен спал рядом, на груде сухой листвы. И хозяева пещеры, и гости поужинали почерневшим «кожистым пером», полуприготовленным, полусожженным на чадившем костре. Даже ребенок проглотил несколько кусочков.

Когда потерявшая всякое соображение от страха и горя Яттмур появилась у входа в пещеру, люди-толстячки пригласили ее войти, воззвав: «Зайди к нам, милая бутербродная дама, выйди из дождящей мокроты, где падают облака. Приди, и мы вместе пообжимаемся, чтобы сделать тепло без воды».

— Кто эти незнакомцы? — Яттмур с подозрением оглядела восьмерых горцев, ухмылявшихся и подпрыгивавших вверх-вниз при виде нее.

Вблизи они казались грозными страшилищами: головы вытянуты и больше человеческих, бугрящиеся плечи, подобно воротникам, окружены торчащим в стороны длинным мехом. Поначалу они сбились вместе, прячась за толстячками, но вскоре окружили Яттмур, оскалив зубы и перекрикиваясь в гнусной пародии на речь.

Лица горцев показались Яттмур самыми страшными, какие ей только приходилось видеть. Выступающие вперед челюсти, низкие брови; подвижные носы и короткие желтоватые бороденки; уши торчали из спутанного короткого меха, словно свернутые ломти сырой плоти. Совершая быстрые и беспорядочные движения, горцы, кажется, ни на мгновение не могли остановить смену выражений на своих лицах; за их серыми губами то и дело проступали длинные и острые ряды зубов, со всех сторон летели вопросы:

— Ты, йап, ты живешь тут? На Большом Склоне ты, йаккер-йаккер, живешь? С толстячками, с людьми-толстячками живешь? Ты с ними вместе, йип-пер-йап, спать-спишь, бегаешь, живешь, любишь на большом-большом склоне?

Один из самых здоровых горцев окатил Яттмур этим градом вопросов, прыгая перед ней и гримасничая. Голос его был настолько хриплым и утробным, а фразы так часто прерывались коротким лаем, что она лишь с большим трудом могла разобрать слова.

— Йиппер-йаппер, да, живешь ты на Большом Черном Склоне?

— Да, я живу на этой горе, — произнесла Яттмур, не отступив ни на шаг. — А где живете вы? Что вы за люди?

Вместо ответа горец широко раскрыл глаза — так, что они оказались окружены узкой полоской красноватого хрящика. Затем он крепко зажмурился, распахнул челюсти и испустил высокий щелкающий аккорд смеха.

— Эти вострошерстые люди, они наши боги, милые вострые боги, бутербродная дама, — объяснили толстячки, втроем возникшие перед ней; каждый старался оттащить двух других в сторону, чтобы первым ее успокоить. — Эти вострошерстые люди зовутся вострошерстами. Они наши боги, хозяйка, ибо они бегают повсюду на горе Большого Склона, чтобы быть богами для милых старичков-толстячков. Они боги, наши боги, они большие яростные боги, бутербродная дама. У них хвосты!

Это последнее замечание прозвучало воплем триумфа. Вся толпа, заполнявшая пещеру, помчалась вдоль стен, визжа и улюлюкая. Действительно, у вострошерстов имелись хвосты, дерзко торчавшие из крестцов под бесстыдными углами. Толстячки гонялись за ними, пытаясь ухватить и поцеловать. Когда Яттмур отшатнулась, Ларен, пару секунд взиравший на начавшийся переполох широко раскрытыми глазами, начал вопить что было мочи. Танцующие фигуры вторили ему, перемежая крики быстро выплевываемыми, неразличимыми словами.

«Дьявол пляшет на Большом Склоне, Большом Склоне. Зубов, много зубов, кусать-рвать-жевать, ночь или свет, на Большом Склоне. Люди-толстячки поют хвостам вострошерстых богов. Есть много большого-плохого-разного, и песни о нем звучат на Плохом Склоне. Ешь, кусай и пей, когда дождем прольется дождь. Аи, аи, аи-йа!»

Они галопом носились вокруг Яттмур, и она не успела даже охнуть, когда один из наиболее резвых вострошерстов выхватил Ларена из ее рук. Яттмур закричала, но ребенок уже исчез, унесенный прочь от матери с выражением крайнего удивления на крошечном личике. Длиннозубые чудища перебрасывали его друг дружке, сначала высоко, а затем низко — то едва не задевая свод, то чуть не касаясь пола, лаем выражая удовольствие от веселой игры.

Разъяренная Яттмур накинулась на ближайшего к ней вострошерста. Раздирая в клочья его длинный белый мех, она чувствовала под ним крепкие мускулы, задвигавшиеся, когда существо, ощерясь, обернулось к ней. Вверх взмыла серая безволосая рука, и в ноздри Яттмур вцепились два пальца, с силой толкнувшие ее назад. Слепящая боль вспыхнула между глаз. Яттмур покачнулась, поднеся ладони к лицу, потеряла равновесие и растянулась на утоптанной земле. Вострошерст мгновенно набросился сверху. Почти сразу же остальные последовали за ним, устроив кучу-малу.

Это и спасло Яттмур. Вострошерстые люди принялись бороться меж собой и совсем позабыли об упавшей. Она отползла в сторонку, чтобы спасти Ларена, лежащего рядом, целехонького и молчащего от удивления. Облегченно всхлипывая, она прижала его к себе. Младенец тут же принялся плакать, но когда она со страхом обернулась, вострошерсты успели забыть и о ней, и о своей драке; проголодавшись, они опять совали в огонь куски «кожистого пера».