Джеймс Баллард - Водный мир

— Не забывайте о будильниках, лейтенант. На вашем месте я бы установил звонок так, чтобы он звенел непрерывно.

Выйдя из лазарета, они спустились к пристани и забрались на катамаран Керанса. Не желая тратить последние силы на запуск мотора, Керанс принялся просто перебирать руками по висевшему над головой тросу, что был натянут между базой и экспериментальной станцией. Бодкин уселся на носу, зажав проигрыватель между коленей словно портфель, и отчаянно моргал глазами от яркого солнечного света, рассыпавшего блики по неровной поверхности застойной зеленоватой воды. Его опухшее лицо, увенчанное неопрятной седой копной, казалось грустным и озабоченным; доктор осматривал окружавшее катамаран кольцо полузатопленных зданий, подобно усталому корабельному снабженцу, которого уже в тысячный раз везут по одному тому же заливу. Когда они приблизились к исследовательской станции, в небе проревел вертолет, садясь на крышу базы. От толчка база дала крен, а трос погрузился в воду — и тут же резко натянулся, обдавая Керанса и Бодкина каскадом брызг. Бодкин негромко выругался, однако через считанные секунды они с Керансом совершенно просохли. Хотя дело уже шло к пяти часам, солнце заполняло собой небо, обращая его в чудовищную паяльную лампу и вынуждая обоих мужчин опускать глаза к береговой линии. То и дело в стеклянной завесе окружающих зданий они замечали, как бесчисленные солнечные зайчики движутся по гладкой поверхности громадных огненных полотен, подобных сияющим фасеточным глазам гигантского насекомого.

Двухэтажный барабан метров двадцати в диаметре, экспериментальная станция имела полную грузоподъемность в двадцать тонн. На нижней палубе располагалась лаборатория, на верхней — два помещения для биологов, штурманская рубка и другие каюты. Крышу пересекал небольшой капитанский мостик, где находились регистраторы температуры и влажности, дождемер и радиационные дозиметры. Сухие комья бурых водорослей и других морских растений едва ли не сплошной коркой покрыли обмазанные битумом металлические листы понтона, выжженные солнцем, прежде чем эта корка смогла достичь поручня вокруг лаборатории. Плотная, полная всевозможного мусора масса саргассы и спирогиры, сплющиваясь и сочась густой влагой, подобно огромному сырому плоту спружинила удар катамарана о станцию, когда они достигли узкой пристани.

Керанс и Бодкин вошли в прохладный сумрак лаборатории и сели за свои столы под полукругом выцветших календарных планов работы, за кафедрой достигавших самого потолка. Двое биологов оглядывали мешанину лабораторных столов и вытяжных шкафов будто пыльную фреску. Планы слева, датировавшиеся первым годом работы, имели подробные комментарии и были скрупулезно размечены целыми россыпями стрелок. Те же, что были справа, становились все более и более скудными, пока несколько карандашных каракулей не блокировали все, кроме, быть может, одного-двух экологических коридоров. Многие картонные экраны лишились части кнопок и теперь болтались в воздухе, будто куски обшивки заброшенного корабля, пришвартованного к своему последнему пирсу и покрытому совершенно бессмысленными росписями.

Лениво водя пальцем по циферблату массивного компаса, что лежал перед ним на пыльном столе, Керанс ждал, когда Бодкин все же представит какое-либо объяснение своим любопытным экспериментам с Хардменом. Однако Бодкин устроился поудобнее среди мешанины каталожных ящичков и корзинок у себя на столе, затем открыл проигрыватель, снял пластинку с диска и принялся рассеянно крутить ее в руках.

Тогда Керанс решил взять инициативу на себя.

— Жаль, что я обмолвился о скором отъезде. Но я не знал, что вы скрыли это от Хардмена.

Бодкин пожал плечами, очевидно, не придавая этому особого значения.

— Ситуация тут непростая, Роберт. Пройдя несколько шагов к тому, чтобы ее распутать, я не хотел затягивать еще один узел.

— Но почему было ему не сказать? — нажал Керанс, отчасти стараясь избавиться от легкого чувства вины. — Наверняка перспектива отъезда помогла бы встряхнуть Хардмена и вывести его из этой летаргии.

Сдвинув очки к кончику носа, Бодкин насмешливо взглянул на Керанса.

— На вас, Роберт, подобная перспектива, судя по всему, такого эффекта не оказала. Если я не слишком ошибаюсь, вы выглядите скорее невозмутимым. Почему реакция Хардмена должна быть иной?

Керанс улыбнулся.

— Да, Алан, в самую точку. Ладно, раз я, можно сказать, передал Хардмена на ваше попечение, вмешиваться я не желаю. Но все-таки… во что вы там с ним играете — при чем здесь электронагреватель и будильники?

Бодкин сунул граммофонную запись на полку с другими миниатюрными дисками у себя за спиной. Затем перевел взгляд на Керанса и несколько мгновений спокойно, но проницательно за ним наблюдал — точно так же, как он совсем недавно наблюдал за Хардменом. Керанс понял, что их отношения полностью доверяющих друг другу коллег стали теперь куда ближе к отношениям субъекта и наблюдателя. После небольшой паузы Бодкин отвел глаза и сделал вид, что изучает календарные планы работы, отчего Керанс невольно усмехнулся. «Чертов старикан, — сказал он себе. — Водорослями и наутилусами он меня уже достал; дальше он будет проигрывать мне свои записи».

Бодкин встал и указал на три ряда лабораторных столов, заставленных вивариями и сосудами для образцов, над которыми к зонтам вытяжки были прилеплены странички из блокнота.

— Скажите мне, Роберт, если бы вам пришлось просуммировать всю нашу трехлетнюю работу в одном-единственном заключении, как бы вы это сделали?

Керанс поколебался, затем небрежно махнул рукой.

— Ну, особых трудностей это бы не составило. — Тут он увидел, что Бодкин ожидал более серьезного ответа, и собрался с мыслями. — Можно просто сказать, что в ответ на повышение уровней температуры, влажности и радиации флора и фауна планеты снова начинает принимать те же самые формы, которые она принимала в последний раз, когда подобные условия присутствовали, — грубо говоря, формы триасового периода.

— Совершенно верно. — Бодкин принялся расхаживать меж лабораторных столов. — За последние три года, Роберт, мы с вами изучили что-то порядка пяти тысяч представителей животного царства, наблюдали буквально десятки тысяч новых разновидностей флоры. И всякий раз проявлялась одна и та же модель — бесчисленные мутации полностью трансформировали организмы, чтобы приспособить их к выживанию в новой окружающей среде. Везде наблюдался один и тот же лавинообразный откат в прошлое. Причем до такой степени, что немногие сложные организмы, которым удалось зацепиться и не быть снесенными этой лавиной, выглядят отчетливо аномальными. В число этих организмов входит горстка амфибий, птиц — и Человек. Как странно, что мы, аккуратно отслеживая движение вспять столь многих растений и животных, фактически проигнорировали самое важное существо на планете.