Януш Цыран - Голос Лема

Может, ему рассказали об этом голоса в голове?

Мужчина был вооружен слегка доработанным садовым распылителем, из которого прыскал во все стороны едкой кислотой. Его громкие крики не оставляли сомнений в том, кто является его целью. Пока его наконец не скрутили, он успел обжечь нескольких охранников и сотрудников центра. По слухам, люди из обслуживающего персонала настолько потеряли голову при виде страшных ран жертв, что запихнули перепуганную женщину и детей в автомобиль и отвезли в ближайшую церковь. Весьма симпатичная история, но это неправда — их забрал к себе домой Джон Барроу. Он сам мне об этом рассказывал.

С его женой, Мэнди Барроу, я встречался лишь однажды, но разговор наш длился недолго — всего несколько фраз на пронизывающем морозе. Она успела вспомнить про тот вечер много лет назад, когда в ее дверях появилась та женщина. «Я не могла двинуться с места, просто не знала, как реагировать», — сказала Мэнди, и ее глаза в окружении морщин и сухой, словно пергамент, кожи холодно вспыхнули.

Мои близкие контакты с Барроу начались с записи на автоответчике. Сообщение звучало загадочно: «У меня есть для вас интересное предложение, перезвоните». Дальше следовал ряд цифр. Номер телефона ничего мне не говорил, но я сразу узнал голос профессора Барроу, с которым несколько раз встречался во время подготовки экспедиции «Арес-5». Я сразу перезвонил.

Мы встретились неделю спустя. Предложение оказалось и впрямь интересным.

— Советую хорошенько подумать, — сказал он в конце. — Это нечто большее, чем просто работа. Это обязательство, возможно, на всю жизнь.

Я кивнул в знак того, что все понимаю.

— Есть еще кое-что… — Он колебался. — Может, это и мелочь, но мне хотелось бы, чтобы вы представили себе полную картину. В общем, женщины… женщины, как правило, относятся к такому нелучшим образом… Ну, знаете, постоянные переезды…

Я горько улыбнулся. Когда правительство отменило проект «Арес» и заморозило все средства на космические исследования, я остался без мечты, работы и постоянного дохода. А вскоре и без жены. И ничто не предвещало, что в будущем что-то может измениться.

Лишь намного позже я понял, что переезды были самой несущественной из проблем, которые доставляла Мэнди Барроу работа ее мужа.

Через два года после посадки женщина с объекта Мюррея смогла наконец рассказать свою историю. По крайней мере такова официальная версия. Думаю, ее способностей к общению хватало для этого и раньше, но ребята из НАСА решили, что настал подходящий момент, чтобы поделиться ее историей со всем миром.

Впрочем, история была достаточно проста: женщина ничего не помнила до момента, когда проснулась внутри корабля. Слово «проснулась» она произнесла не вполне уверенно, объяснив, что оно не передает сущности того, что с ней тогда произошло.

— Раньше меня не существовало, — говорила она. — Меня просто не было. Моя жизнь и сознание, все мое «я» родилось в тот миг, когда я открыла глаза на том корабле.

Она подняла веки. Ее взгляд остановился на плавной дуге голубого потолка.

Естественно, в дело пошло все — детектор лжи, замысловатые психологические тесты, многочасовые допросы, гипноз, всевозможные мягкие и не слишком способы убеждения. Якобы даже пытки…

Когда много лет спустя я отважился спросить Барроу об их применении, он ничего не ответил, лишь молча на меня посмотрел. Но я знал, что подобный взгляд на самом деле ничего не означает. В то время его тело вело безнадежную борьбу с приближающейся смертью, и взгляд тогда всегда был таким.

…но ничто, даже пытки (если предположить, что они имели место) не смогли изменить ее версию событий.

Она подняла веки. Ее взгляд остановился на плавной дуге голубого потолка.

После неожиданного звонка Барроу и первой встречи последовали новые. Джон — тогда мы уже обращались друг к другу по имени — много часов рассказывал, потягивая водянистый кофе и пытаясь уместить в слова десять лет, прошедшие со дня посадки корабля. Я, в основном, слушал и запоминал. В конце концов у меня сложилось примерное представление о ситуации, и я понял, чего следует ожидать.

И все же первая встреча стала для меня шоком.

Она стояла у большого, выходившего на балкон окна, почти полностью скрытая в складках ажурной занавески.

— Познакомься, — Барроу положил ладонь ей на плечо и, как мы с ним договорились, представил меня физиотерапевтом, который должен заботиться о здоровье и физической кондиции всей запертой в ограниченном пространстве исследовательской группы.

Повернувшись, она протянула руку.

— Шума, очень приятно.

Обычный голос. Кожа ладони теплая, чуть грубоватая. Пожатие не слишком сильное и не слишком слабое. Вьющиеся каштановые волосы до плеч и лицо, знакомое по сотням, а может, и тысячам фотографий и документальных фильмов; точно такое же, как на фотографиях: не слишком красивое, но и не отталкивающее, ничем особо не выделяющееся, разве что легкой асимметрией рта и бровей.

Ее рядовая внешность меня потрясла. Я ожидал, что при непосредственном контакте проявится нечто, чего не могли зафиксировать никакие камеры и фотоаппараты. Нечто необычное. Нечто… космическое.

Необычным же оказалось только имя — Шума. С очень долгим «у» и коротеньким, отрывистым «ма» в конце. «Шуу-ма». Странное слово, над которым несколько лет ломали себе голову лингвисты всего мира.

С именами мальчиков проблем не было с самого начала. Никто не сомневался, что их нужно как-то назвать, хотя бы затем, чтобы различать по карточкам с именами, привязанным к маленьким запястьям новорожденных. «Мальчик А» и «мальчик Б» звучало бы бездушно, к тому же всем известно, что после рождения ребенка нужно дать ему имя. Таков естественный порядок вещей, а в данном случае внешняя естественность стала защитной реакцией всего человечества, столкнувшегося со столь беспрецедентным — и неестественным — событием.

С женщиной дело обстояло совершенно иначе — нельзя просто взять и придумать имя для взрослого. Это как раз выглядело бы неестественно.

Соответственно, когда она начала делать успехи в овладении речью и справилась с первыми абстрактными понятиями…

Радость, любовь, добро. Бог.

…ее спросили, как ее зовут.

— Я — Хелен, я — Хелен, — повторяла учительница, показывая пальцем туда, где находилось ее сердце. — А ты? — Палец развернулся на сто восемьдесят градусов.

— Шума, — послышалось в ответ.

— Я — Джулиан, я — Джулиан, — настаивал другой учитель. — А ты?

— Шума, — стояла на своем женщина. Как и с любой другой информацией о ней самой, корабле или космическом путешествии, так и с именем ни разу не удалось поймать ее даже на малейшей непоследовательности.