Януш Цыран - Голос Лема

Я смотрел на женщину, ослепленный как ее заурядностью, так и светившим в окно за ее спиной солнцем, от разочарования не в силах вымолвить ни слова. Молчание затягивалось, становясь все более неловким. Нужно было наконец что-то сказать, ответить на ее «очень приятно»…

Меня спасли ее сыновья, которые выбежали из соседней комнаты, с грохотом распахнув дверь, — двое смеющихся, шумных десятилетних мальчишек. Один схватил женщину за руку, другой потянулся к руке Джона. На меня они не обращали никакого внимания.

— Мама! Джон! Идите посмотрите! — Мальчики потащили обоих к выходу.

Женщина и Барроу понимающе переглянулись и позволили себя увести. Было видно, что Уилл и Боб не первый раз делились с ними своими мальчишескими тайнами, что всех четверых связывают близкие отношения, что прикосновение руки, улыбка, понимающий взгляд для них — нечто обычное и нормальное.

А я стоял, не в силах двинуться с места или открыть рот, и, не веря собственным глазам, смотрел, как двое восторженных десятилеток ведут за руки свою мать и улыбающегося Барроу.

Со временем я привык — не могу сказать, когда именно, привыкал постепенно. Помню, что уже через несколько месяцев, во время празднества по случаю одиннадцатого дня рождения близнецов, от моего первоначального шока не осталось и следа. Я привык к их заурядности и незаурядности, начав относиться к Шуме и ее детям как к обычным людям.

Годом раньше из-за нездорового интереса к круглой годовщине посадки корабля десятилетие Уилла и Боба не отмечали вовсе, так что на этот раз решили устроить шумную — по меркам нашего маленького замкнутого сообщества — вечеринку.

Десятая годовщина посадки была не единственной причиной повышенного интереса к Шуме и близнецам. В то же время — явно не случайно — появилась статья русского физика и философа Кирилла Нышкина, якобы одним махом раскрывающая тайны, на которых обломали зубы лучшие ученые. Длившиеся десятилетие исследования корабля, Шумы и мальчиков приводили к одним и тем же выводам: произошел контакт с тремя совершенно обычными представителями вида хомо сапиенс, которые ничем не выделялись и не обладали никакими развитыми технологиями, даже принимая во внимание, что их корабль должен был откуда-то попасть на Землю.

«Выводы полностью ошибочны, — гремел Нышкин в своей статье. — Все это лишь дымовая завеса. В действительности мы имеем дело с чем-то непостижимым, невообразимо чуждым, с тремя космическими чудовищами. Мы не видим этого лишь потому, что нас подводит исследовательский аппарат — человеческий глаз, человеческая наука и технология, способные заметить и опознать лишь человеческие черты, пусть даже для объекта исследования они второразрядные или даже третьеразрядные, а основная его натура остается чужой и враждебной». В группе Барроу откровения Нышкина приняли достаточно холодно.

День рождения действительно ожидался шумный. Посреди самой просторной комнаты поставили большой стол, а на нем — подарки, торт со свечами, газированные напитки и украшения из разноцветной бумаги. Вокруг собралась вся исследовательская группа Джона Барроу, которая уже одиннадцать лет постоянно сопровождала Шуму и близнецов — как сами они в шутку себя называли, свита королевы. Среди них был Андраш Керекеш, знаменитый биолог, которого Джон пригласил из Венгрии; рядом стоял Роберт Бек, физик; дальше — Амелия Тирано, молодая женщина запутанного итальянско-французско-португальского происхождения, знаменитая лингвистка. Неподалеку крутилась команда психологов и социологов из шести человек во главе с профессором Виктором Гриффином, затем — Оуэн Фостер, врач, в тени которого, как обычно, скрывался молодой ассистент Хейз. Далее — генетик Катя Боровски, я, Шума и Джон. Не хватало только юбиляров.

Их мать то и дело нетерпеливо выглядывала в коридор.

— Шума, не крутись, а то они тебя заметят, и сюрприза не будет, — сказал я.

Отодвинув с угла стола пластиковые стаканчики, она уселась на него, но продолжала нервно болтать ногами, не в силах сдержаться, как маленькая девочка, которая не может дождаться порции торта на день рождения.

— Надеюсь, они не засели где-нибудь в углу за игрой, — угрюмо ответила она.

Игры были любимым развлечением лишенных контактов с ровесниками мальчишек: настольные, компьютерные, логические, стратегические, на ловкость. У них всегда была какая-нибудь самая новая и самая интересная игра, полностью поглощавшая их время и внимание.

— Не знаю, понравится ли им мой подарок, — Шума окинула взглядом стоявшую рядом коробочку, завернутую в цветную бумагу.

— Я купил им книгу о подводных лодках, но тоже не уверен, что это именно то, о чем они мечтают, — рассмеялся я.

— А ты о чем мечтал в одиннадцать лет? — как ни в чем не бывало спросила она, в одно мгновение забыв о празднике и подарках и полностью сосредоточившись на собеседнике. Она даже перестала болтать ногами.

О чем я мечтал, когда мне было одиннадцать? О том же самом, о чем мечтал в десять лет. И в семь. И в пятнадцать. И в четыре. И сейчас.

— Как о чем? — улыбнулся я. — О полете в космос.

Не знаю точно, когда именно началось это мое увлечение и с чего. Может, с какой-нибудь телепередачи или с картинки в книжке, которую я увидел, когда был еще слишком мал, чтобы потом об этом помнить. Мечта о космосе сопровождала меня всю жизнь, и с ней я связал свою молодость. После нескольких лет учебы и подготовки меня включили в космическую программу НАСА. Но как раз тогда правительство решило урезать расходы на агентство, а по сути, полностью отказаться от космической программы. Полеты за пределы орбиты, драматические старты плюющихся огнем и дымом ракет, многомесячные и даже многолетние путешествия сквозь ледяную пустоту — все это вышло из моды и больше не будоражило человеческое воображение, как когда-то. Вселенную познавали иным способом — с помощью суперсовременных технологий, позволявших наблюдать все большие области космоса, а по мере открытия новых планет, лишенных даже следов жизни, росло убеждение, что «там ничего нет». Последний удар по традиционной космической программе нанесла экспедиция «Арес-4» — полностью неудачная, пусть лишь с точки зрения прессы, первая высадка человека на Марс, подтвердившая информацию, ранее полученную посредством беспилотных зондов.

Естественно, с появлением Шумы настроения изменились. Возобновились исследования, и в НАСА вновь полился денежный поток. Но для меня было слишком поздно. Есть одно короткое временное окно, в течение которого из потенциального астронавта можно стать настоящим — примерно между двадцатью и тридцатью годами, а мне тогда уже было за тридцать. Мое окно закрылось, и я потерял свой шанс.