Януш Цыран - Голос Лема

— Видишь? — Марек показал на верхнюю часть экрана. — Вон, сероватое под потолком?

— Как будто дым… — Кинга пожала плечами. Она знала, чем закончится фильм, но не знала, кто держит аппарат. — Поехали дальше.

— Если бы оно было белым, могло оказаться облаком пара из разгерметизировавшейся системы. А может, масло, распыленное под давлением…

Странное пятно действительно напоминало маленькое клубящееся облачко, словно заснятое в ускоренном темпе. Картинка, однако, была нечеткой, а облачко — или что бы это ни было — едва видимым.

— А может, просто грязь на объективе, — Марек воспроизвел фрагмент несколько раз. — Хотя она не движется вместе с аппаратом. Может, осела на мгновение, а потом отвалилась…

— Дальше! — поторопила Кинга.

Облако больше не появлялось, зато сквозь крики пробился звук воющих двигателей. Оператор выпустил телефон, и перевернутая вверх ногами картинка теперь показывала карман в спинке переднего кресла. Телефон не упал на пол — судя по всему, он висел на ремешке. Кинга вглядывалась в дергающуюся картинку, не обращая внимания на ноющую от неудобного положения спину. Ромек пользовался ремешком во время путешествий. Но это тоже ничего не значило! Если кто-то украл телефон, мог украсть вместе с ремешком. Оператор встал, и в кадре появился лежащий на потолке толстяк — видео еще было перевернуто на сто восемьдесят градусов.

— Можешь повернуть?

— Потом обработаю. Досмотрим до конца. Осталось меньше минуты.

Кинга встала и наклонила голову. У самой кабины девушка в мини боролась со стюардессой. Кто-то оттащил паникершу. Все больше людей вставали и кричали. Оператор, однако, сохранял полное спокойствие. Через несколько секунд он снова сел и застегнул ремень. В кадре появились нерезкие очертания черного предмета, в котором, после того как его открыли, можно было узнать несессер. Несессер… кажется, такой был у Ромека. Кинга точно не помнила. И даже если это его несессер… то… это лишь означает, что кто-то у него этот несессер забрал.

Расплывчатая рука извлекла изнутри наушники с длинным проводом, после чего несессер полетел куда-то в сторону. Всю оставшуюся часть записи было видно лишь трясущееся кресло. Крики и шум усиливались, в последние две секунды превратившись в маленьком микрофоне аппарата в сплошной грохот.

Наступила тишина. Оба уставились на черный экран.

— Неужели… — начал Марек, но лишь вздохнул.

— Ну говори — что?

— Удивительно, что человек в падающем самолете мог как ни в чем не бывало слушать музыку и спокойно записывать на видео собственную смерть.

— Ромек — ученый. Он поступил бы так хотя бы для того, чтобы помочь найти причину… — Она замолчала, поняв, что только что сказала. — Но ведь это не он! Не смотри так на меня! Это не он. Я же с ним разговаривала. И это не бред. Ты сам при этом присутствовал.

Марек не знал, что ответить. В конце концов, голос в трубке он не слышал.

— Его фамилия в списке пассажиров, — медленно проговорила Кинга. — Никто из пассажиров не выжил. Но Ромек остался жив, поскольку я с ним разговаривала. Его фамилия в списке, но он не сел в самолет. Или все-таки оказался единственным выжившим. Или там был кто-то с такими же именем и фамилией. Такое порой случается…

— Его кто-то обокрал, — Марек потер виски. — А если обокрал, то мог забрать и паспорт.

Кинга ошеломленно взглянула на репортера, затем бросилась ему на шею, осыпая поцелуями.

— Господи, это все объясняет! Да! — Она отстранилась. — Он звонил из Лондона. Наверняка он в шоке. Да, теперь все сходится! — Она уже рылась в сумочке. — У него был какой-то отсутствующий голос. Где мой телефон?

— Ты держишь его в руке.

Несколько раз вздохнув, она набрала номер.

— Марыся, милая! — крикнула она в трубку. — Он жив! Он не сел в тот самолет. Кто-то его обокрал и воспользовался его паспортом. Поэтому его фамилия и в списке пассажиров… Все-таки есть на свете справедливость. Знаю, не говорила. Не говорила, потому что не хотела тебя волновать. Но он жив. Наверняка вернется уже завтра. Нет! Не завтра! — Она утерла рукавом слезы. — Я позвоню туда и скажу ему, чтобы возвращался поездом. Автобусом… Стоп! Мне ему никак не позвонить. Я не знаю, где он. Он обещал, что позвонит сам. Я заканчиваю, он ведь может звонить! — Она разъединилась и проверила, что у телефона не выключен звук и не включилась какая-нибудь из идиотских опций. — Набери меня, — попросила она репортера. — Хочу убедиться, что звонок работает.

Она продиктовала номер. Ее телефон зазвонил. Успокоившись, она убрала его в сумочку.

— Хочешь посмотреть фотографии с места катастрофы? — спросил репортер. — Я сейчас буду их обрабатывать.

Кинга покачала головой.

— Вызови мне такси, пожалуйста. Мне нужно быть дома, с дочерью. Спасибо тебе. Я позвоню, но сейчас… Он может вернуться… Я поеду, на тот случай, если он все-таки… все-таки прилетит другим самолетом. Просто хочу быть дома.

В следующие пять дней Ромек звонил несколько раз, повторяя одно и то же — что у него есть дела, и он скоро будет. Кинга даже не сумела вытянуть из него, в Польше ли он. Она накричала на полицейских, которые пришли за зубной щеткой, чтобы взять образцы ДНК, но на них это не произвело никакого впечатления. Взяв отпуск, Кинга сидела дома и навязчиво разогревала жарк о е, пока оно не превратилось в высохший черный кусок угля. Вечерами она пила, а ночью просыпалась, прислушиваясь к шагам на лестничной клетке. Она запретила Марысе включать музыку, чтобы не пропустить звук домофона. Несколько раз она посылала дочь вниз, чтобы та проверила, не испортился ли он.

Заходя в ванную, она оставляла приоткрытую дверь и брала с собой телефон. Она отказалась от душа, но знала, что к возвращению Ромека должна быть чистой, и потому наливала полную ванну воды с пеной и отмокала полчаса, стараясь не плескаться. Когда во вторник сосед снизу начал сверлить стену, она побежала туда и устроила ему такой скандал, что тот, похоже, перестал даже шумно прихлебывать суп. При всем при этом она понимала, что смысла в том никакого: Ромек не повернется и не уйдет лишь потому, что никто не откроет ему на первый звонок.

По странному стечению обстоятельств Ромек всегда звонил, когда Марыси не было дома. Кинга не знала, как записать разговор на телефон, и записала его на диктофон, а потом дала прослушать дочери. Марысю это не убедило. В конце концов, это мог быть кто угодно — психов на свете хватает, достаточно и мамаши-параноика. Естественно, вслух Марыся не стала этого говорить, но Кинга все видела по ее глазам.

Дом превратился в храм тишины. Марыся прилагала все усилия, чтобы утешить мать, но где-то во вторник не выдержала и прямо заявила, что у той не в порядке с головой, отца нет в живых, и им обеим придется с этим смириться. Кинга накричала на дочь, но, едва за Марысей закрылась дверь, тотчас об этом пожалела. В моменты проблесков сознания, когда она чуть трезвела, начинала понимать абсурдность происходящего и допускала возможность, что Ромек жив только в ее воображении. Потом, однако, он снова звонил, и ее реальность снова расходилась с реальностью Марыси и, наверное, всего мира. Осуждать дочь у нее, однако, не было сил — Марыся никогда не была особо близка с отцом и не ладила с ним.