Януш Цыран - Голос Лема

Часами глядя на черную поверхность Этого, она заметила, что раз в час на нем вспыхивает маленький зеленый светодиод, наверняка подтверждая, что Это работает. Иногда она брала Это в руки и рассматривала со всех сторон. На одной из стенок, под крышкой на пружине, обнаружилось несколько гнезд, похожих на те, что имелись сбоку на ее ноутбуке. Но никаких выключателей видно не было, так что, скорее всего, это часть некоего устройства, над которым работал Ромек.

Шеф Ромека оказался порядочным человеком. Он помог ей решить вопросы, связанные с похоронами, вернее, имитацией похорон, поскольку гроб был пуст: ни тела, ни каких-либо останков, соответствующих его ДНК, не нашли. Кинга согласилась подписать документы только ради Марыси, чтобы у той не было проблем с бумагами — вскоре ей предстояло сдавать экзамены в лицей.

Цикл повторялся. Когда Кинга была уверена, что Ромека нет в живых, он звонил и говорил то же, что и раньше — что уже почти закончил свои дела и скоро приедет. Иногда удавалось вызвать его на воспоминания. После каждого разговора она плакала, но вновь набиралась уверенности, что это он, настоящий, что он жив и в конце концов вернется. Это наверняка был он — звонивший знал такие подробности, о которых никому не рассказывают.

Месяц спустя Кинга совершила поступок, на несколько дней загнавший ее на грань депрессии. Она позвонила сотруднику аэропорта, который дал ей Это, и так долго его мучила, что он согласился скопировать для нее запись с камер охраны в Хитроу, а с трех точек показывала пассажиров перед гейтом, в рукаве и дверях самолета. Ромек был на всех трех. Он сел в самолет, и за ним закрылась дверь. Не мог же он выйти из других дверей? И это не мог быть фотомонтаж. Да и зачем? Чтобы обмануть обычную женщину, каких миллионы? Остатками рассудка она приняла к сведению простую информацию — он поднялся на борт самолета.

Теперь образ ее мира еще больше не сходился воедино, но в конце концов она отказалась от попыток залатать дыру в собственной реальности.

Осенью Кинга сменила работу, перейдя на полставки. На новом месте никто не знал о ее прошлом, и она могла начать с нуля. Но Ромек продолжал звонить; реже, чем вначале — раз в несколько дней, раз в неделю. Обычно после короткой эйфории, поскольку он снова обещал, что вернется, она проваливалась в черный колодец депрессии, лишавшей ее всего. Тогда она снова пила до беспамятства. На следующий день просыпалась с чудовищным похмельем, но могла жить дальше — до нового звонка.

Кинга стирала с Этого пыль, даже накрыла его салфеткой, хотя вряд ли черный ящичек можно было случайно поцарапать, если он пережил катастрофу. Она жила в подвешенном состоянии от звонка до звонка многие месяцы, пока странный траур не начал ее тяготить, хотя она решительно отвергала подобную мысль.

Где-то в середине февраля Кинга преднамеренно отклонила вызов с неопознанного номера, решив, что с нее хватит, и весь остаток дня делала вид, что начинает новую жизнь. Вечером она, плача, десятки раз прослушивала записанное сообщение, в котором Ромек говорил все то же, что обычно, но его голос звучал как никогда грустно.

Марыся уже несколько недель гуляла с новым парнем, который произвел на ее мать намного лучшее впечатление. Чтобы было еще смешнее, его тоже звали Мариуш.

Дочь уехала в обещанный лагерь. Кинга осталась на две недели одна — наедине с Этим и телефоном. На работе она еще как-то справлялась, но дома без дочери впадала в апатию. Будь у нее в Варшаве какая-то родня, может, было бы легче.

Она не сводила глаз с Этого, дожидаясь, когда в очередной раз мигнет зеленый светодиод, — будто надеясь, что случится нечто иное, неожиданное. Ничего, однако, не происходило. Без Марыси — которой она обычно готовила еду, стирала, и с которой иногда, сжимая в руке телефон, смотрела сериал по телевизору, — ее реальность продолжала расходиться с реальностью мира за пределами квартиры. Она пропустила очередной корпоратив, сославшись на домашние обязанности, и тщательно следила, чтобы никто из ее новых коллег ничего не знал о ее личной жизни, и тем более о том, что случилось год назад.

И все же что-то изменилось. Дом уже не был храмом тишины. Кинга перестала ждать сигнал домофона, хотя и продолжала отвечать на каждый телефонный звонок. Она жила, и ритм ее жизни все так же определяли звонки с неопознанного номера. Ромек утратил материальный облик, став лишь голосом. В отсутствие Марыси он позвонил дважды и говорил примерно одно и то же. Во второй раз удалось поговорить с ним чуть дольше. Они вспоминали свою первую встречу, когда смертельно друг на друга обиделись из-за какой-то ерунды или недоразумения. Собственно, их союз начался с того, что им захотелось друг перед другом извиниться. Это было семнадцать лет назад. В конце разговора Ромек даже рассмеялся, но сразу посерьезнел и, как обычно, сказал, что ему пора заканчивать, и еще надо завершить кое-какие дела.

Потом она проверила время соединения — почти час. Дольше всего.

Она налила себе спиртного в пропорции один к одному. Когда Марыси не было дома, Кинга пила больше, при дочери сдерживалась. Потягивая обжигающую горло жидкость, она напряженно думала, потом доливала виски с колой и продолжала думать дальше — зеленый светодиод за это время мигнул трижды, то есть прошло больше трех часов. За минувший год она проанализировала все возможности, включая безумный вариант, что Ромека похитили, но у него есть доступ к телефону. Все это казалось бессмысленным.

В конце концов она решила, что ей делать, и, прежде чем погрузиться в пьяный сон на диване, пообещала себе, что именно так и поступит.

Зигмунт сменил номер телефона, но Кинга упросила секретаршу, чтобы та дала ей новый. Позвонив, она попросила о встрече. Зигмунт продал фирму и теперь занимался чем-то другим, но нашел время для жены бывшего коллеги. Они встретились в кафе на улице Новый Свят.

— А ты похудела, — вежливо заметил он.

— Скорее постарела на десять лет, — ответила она. — Впрочем, рада, что заботишься.

Он молча проглотил ее слова.

— Как жизнь? Устроила свои дела?

— Не особо. Честно говоря, я так и не смирилась с его смертью.

Зигмунт явно пребывал в замешательстве. Возможно, он чувствовал себя виноватым — в конце концов, именно он послал Ромека на ту конференцию. Впрочем, об этом Кинга ни разу не думала.

— С подобным тяжело смириться, — Зигмунт крутил в руке стакан с кофе латте. — Иногда требуется немало времени…

Банальность, но вполне понятная. Анализировать его слова она не собиралась.

— Я не смирилась. В буквальном смысле. Я верю, что он жив.

Зигмунт удивленно взглянул на нее, словно на старого друга, который вдруг заявил, что верит в гномов. Он хотел что-то сказать, но Кинга его опередила. Достав из сумки Это, она положила его на стол. Как раз в этот момент мигнул светодиод.