Михаил Зуев-Ордынец - Сказание о граде Ново-Китеже. Роман приключений

Взгляды кузнеца и капитана встретились, и были они как крепкое рукопожатие. Будимир снял войлочный колпак, поклонился всем и свернул с Мишанькой в сторону.

Изба попова была похожа на трухлявый гриб. Крыша прогнулась, как седло, и поросла рыжим мхом. На дворе ни сарая, ни хлева, ни погреба. Около крыльца валялись старая оглобля, два сломанных колеса и рассохшаяся бочка. И двора-то не было, ни забора, ни тына, ни плетня, а ворота стояли, и висело на верее только одно полотнище, и то боком, на одной петле. К избе можно было подойти с любой стороны, но Савва провел мирских через ворота.

- Тю! На Воронцовский дворец [15] Бывший дворец губернатора в Одессе. не похожа! - покачал головой мичман, глядя на избу.

В горнице, просторной, но темной от бычьих пузырей в окнах, стены блестели от копоти, как лакированные. Жирная сажа свисала хлопьями с потолка. Было в горнице не только просторно, даже пусто: широкие лавки по стенам, непокрытый стол, раздолье для огромных черных тараканов, полка для посуды да икона в углу - вот и все имущество попа Саввы. Пахло квасом, кислым хлебом, холодным дымом и мышами. Ратных, войдя, потянул носом и засмеялся:

- Русью пахнет!

- Знамо, Русью: мы, чай, православные, - обиделся поп и дернул Сережу за рукав. - Шапку скинь, немоляка! Не к басурманам пришел, икону-то видишь? У меня и кочергу недолго заработать!

Оробевший Сережа сдернул свой летный шлем. Мичман сел на лавку, огляделся и покачал головой:

- А хозяйство у тебя, отец, не ахти. Бобылем живешь?

- Прибрал господь попадью, - закручинился поп. - Яко наг, яко благ! Всего именья - веник в углу да мышь под полом.

- Пьешь беспрестанно. Скоро и веник и мышь пропьешь! - сказал от дверей молодой строгий голос.

Все обернулись. В дверях стоял юноша, стройный, изящный в фигуре и в движениях. Волосы его, расчесанные на прямой пробор, белые, как чистый лен, и курчавившиеся на концах, падали до плеч. Одет он был в рубаху до колен из холста, на первых снегах отбеленного, такие же штаны и новенькие лапотки. Под холстиной проступали трогательно по-мальчишечьи острые локти и колени. Виктор узнал юношу, убегавшего от посадничьего крыльца под глумливые выкрики попа Саввы.

- Это внучонок мой, Истома, по прозвищу Мирской, - засуетился, залебезил вдруг поп.

- Ты, дед, пошто ржал жеребцом на посадничьем дворе? - закинув красивую юношескую голову, пошел Истома на попа. - Кто кричал мне вслед, старый грех? Про кота и дразнилку?

Поп опустил голову, пряча от внука глаза.

- А это кто, мужичок маленький, хороший какой? - сказал ласково Истома, глядя на Сережу. - В посадах говорят, будто мирские к нам забрели. Не мирской ли это паренек?

- Не тронь его, Истомка, опоганишься! - заорал поп. - Мирской и есть. Посадник на постой их к нам послал.

- Для меня мирские не поганцы, я сам Мирской, - обняв Сережу и гладя его по голове, ответил Истома. Улыбаясь, посмотрел он на мирских людей. - Рад я вам несказанно, люди добрые!

- Обумись, Истомка! Грехов и без того на тебе, что на черемухе цвету! - затараторил поп.

- Что так? - насмешливо вздернул юноша тонкую, шнурочком бровь.

- Ох, горе мне с внуком! - всплеснул поп руками. - Нравом поперечный! Все у него не по стародавнему обычаю, а по-своему, по-особливому. Он иконы и те на свой лад пишет.

- Вы иконописец, Истома? - спросил Косаговский.

- Худог [16] Худог (устар) - художник. я, - застенчиво и тихо ответил юноша. - Я не токмо иконы пишу, я стены, потолки узорю, окна тож. Собор в Детинце видели?

- Ваша работа? - оживился летчик. - Чудесная роспись! Вы настоящий художник, Истома. Щеки юноши зарозовели.

- Простите, Истома, - вмешался капитан, - но какой же вы мирской? Вы внук Саввы, не так ли?

- Так. Внук. А Мирским меня прозвали по Василию, брату моему названому.

- Мы о Василии сегодня не раз слышали. А как он попал в Ново-Китеж?

- Черти его к нам принесли! - зло вырвалось у попа.

- Молчи, дед! Васю не тронь! - сверкнул глазами Истома. - У вас на Руси Вася рудознатцем был, земные руды искал и камни разные, человеку полезные. В тайге отбился от своей партии, плутал по дебрям и неведомо как через Прорву перебрался. Чудо истинное! Вышел он на дальнюю деревеньку еле живой. Комары из него всю кровь выпили. Потом мужики пахотные его в город приволокли.

- На горе и стыд мой, - слезливо проныл поп. - Васька, сатана, Истомку словно чарами колдовскими опутал. Вот чей дух в Истоме бунтует!

- Хороший дух! Много мне Вася рассказывал про вашу жизнь мирскую, дружную, пресветлую, свободную. Хочу и я в мир, терпенья нет, жизни вольной хочу!

- Безумец! Гром божий на тя! - замахал поп руками на внука. - Мир - пасть адова огненная! Царская кабала, дыба да плаха нас в миру ждут. Царский-то престол дьявол на рогах своих держит!

- От Нимфодоры такое слышал, от палачихи народной? - брезгливо спросил Истома. - Она вот истинно дьяволова дочь, мучительница и убивица!

- Глумец, не богохуль! - затопал поп. - Не нам ее высокий сан судить! Она, как свеча восковая, перед господом горит!

- Врет она, как сивая кобыла, твоя свеча восковая! Вася говорил, что нет теперь на Руси царя.

- Много лет назад царя прогнали, - подтвердил капитан.

- Слышишь, дед? Чья же правда? Я в Васю, как в бога, верю. Стал он мне старшим братом названым. Хотел я с ним крестами нательными поменяться, да креста у Васи не было. Он с малых лет от бога откачнулся. А люди, видя таковую мою приверженность к Васе, человеку мирскому, и меня начали дражнить - Мирской-де. А я даже обрадовался. Я и есть Мирской! Вот так хочу жить! - с болью крикнул Истома, широко раскинув руки. - Вольно! Духота и темнота здеся! Ветру бы свежего к нам напустить, сквозняку бы!

Поп почесал под мышками и сказал зловеще:

- За разговоры эти сидеть Истомке в Пытошной башне, как и Васька сидел!

- Когда Василий появился в Ново-Китеже? И сколько он прожил здесь?

Брови Истомы приподнялись странно и тревожно; он посмотрел на капитана не отвечая; видно было, что ушел мыслями глубоко в прошлое. Потом сказал негромко, печально:

- Годов пять назад он к нам пришел, за три года до того, как начали у нас белое железо добывать. За это проклятое белое железо и загнали его в могилу старица и верховники. Стало быть, три года он у нас прожил.

Истома помрачнел и больше не сказал ни слова. Он по-прежнему обнимал Сережу и, прижавшись щекой к голове мальчика, снова задумался.

Капитан залюбовался лицом юноши с тонкими чертами, с чудесным бело-мраморным лбом и с настоящими русскими васильковыми глазами. Была сейчас в них умная сосредоточенность человека, глядящего в глубину, в себя, и затаенное страдание, и скорбная покорность.