Антуан Вильм - Коралловые четки

Боже, какая сцена разыгралась при мне, возбудив бешенство и ненависть в моем сердце! Господин Делиль, бывший в ночном костюме, приблизился к Люси, взял ее руку и поднес к губам. Моя подруга допустила это.

— Милая Люси, — сказал он тогда, — я имею большое желание пощадить вашу щепетильность, но не делайте меня смешным. Уже третью ночь мы проводим вместе, и я играю довольно глупую роль около вас.

— Извините меня, — ответила Люси, — я разбита этим долгим путешествием. Я умираю от усталости и желания спать.

— Итак, мое присутствие вам будет неприятно?

На несчастную женщину жалко было смотреть. Она плакала и ломала себе руки. Ее молчание, ее видимое отчаяние усиливали подавляемое раздражение господина Делиля. Этот человек, манеры которого так вежливы, должен быть склонен к насилию. Всего более он боялся показаться смешным. Гордость внушила ему неудачную меру.

— Вы мне не отвечаете? Между тем, вы знаете, что я не требую от вас покорности, на которую имею право, а жду вашего сердечного расположения. Я не намерен докучать вам сверх необходимости; ложитесь и спите, если желаете, но позвольте мне лечь здесь же, в этой комнате, около вас. Я буду завтра посмешищем всей прислуги, если вы заставите меня ночевать отдельно, или если ваше странное упорство будет замечено хоть кем-нибудь.

— Ох, Боже мой, Боже мой! — закричала Люси, бросаясь на колени перед аналоем у подножья распятия из слоновой кости. — Приди ко мне на помощь! Господи, сжалься надо мной!

Нетерпение господина Делиля возрастало. Он сделал несколько шагов, прошелся взад и вперед по комнате, затем остановился около аналоя и, посмотрев на Люси, которая рыдала, шепотом призывая Бога, Иисуса и Пресвятую Деву, сказал с притворной кротостью:

— Нелепо так нервничать. Встаньте, разденьтесь и ложитесь. Ночь отдыха вернет вам спокойствие, в котором вы, кажется, нуждаетесь.

Люси как будто не слыхала.

Господин Делиль подошел к ней и слегка потряс ее за плечо.

— Послушайте, Люси: кажется, уж теперь довольно. Ложитесь.

Слезы ее потекли еще обильнее. Стиснутые руки, голова, склоненная на аналой, грудь, потрясаемая рыданиями, — все выражало ужасное отчаяние. Самолюбие господина Делиля оказалось сильнее жалости.

— Вы смешны, душа моя, и навязываете мне глупую роль. Что же, мне самому укладывать вас? — сказал он после довольно долгого молчания. Я видел, что его брови нахмурились, лоб наморщился, зловещий огонек зажегся в его глазах.

— Ну! Довольно! — сказал он наконец и хотел грубо поднять молодую женщину на руки, чтобы снести ее на кровать. Люси оказала сопротивление; ее волосы рассыпались, ее пеньюар и сорочка с высоким воротом разорвались в борьбе, и белая грудь молодой девушки раскрылась в девственной красоте. Господин Делиль прильнул к ней губами. Я кинулся на него, забыв, что я — лишь невесомая тень. В то же время Люси неистово вскрикнула, и я увидел, что она упала на пол, где забилась в ужасных конвульсиях.

Стоя рядом, господин Делиль растерянно смотрел на нее.

— Славный подарочек преподнес мне отец Фюрстер! — проговорил он сквозь зубы.

После минутного колебания он поднял Люси, отнес ее на постель и позвонил горничной. Та явилась немедленно.

— Побудьте с барыней: она нездорова, — сказал он просто и ушел, выказывая притворное спокойствие.

Я наклонился над бесчувственным телом Люси и положил руку ей на лоб, чтобы ее успокоить. Затем я увидал, как мало-помалу отделилась ее душа, и передо мной предстало ее „духовное тело“.

— Вы были здесь? — спросила Тень.

— Да.

Она сложила руки, подняла к небу глаза и сказала с жаром:

— Сжалься надо мной, Боже!

Потом села и, как мне показалось, тихо заплакала. Я стал перед ней на колени, обнял ее за талию и молча плакал с нею, прислонившись лбом к ее коленям. Так мы пробыли до утра с тоской на сердце и в столь тесном единении, что, кажется, даже думали заодно. Я слышал ее мысли так же, как она мои; наши души сливались в общем горе.

Было семь часов утра, когда я сразу проснулся у себя в постели.

19 марта.

Я был печален и озабочен весь день. Под предлогом сильной мигрени я лег спать в 8 часов вечера и скоро заснул, положив коралловые четки на сердце.

Я очутился в комнате Люси. Она была одна, лежала на кушетке и, казалось, дремала. Я подошел и длительно поцеловал ее в лоб. Ее сон как будто стал еще глубже; она вздрогнула и сказала мне:

— Это ты?

— Да, моя возлюбленная.

Я взял ее за руки, и вскоре душа ее обособилась, тогда как тело приняло вид трупа.

— Не покидай меня, — сказал я душе Люси, — не покидай меня более.

Она обвила меня руками за шею, а голову положила ко мне на плечо; я прижал ее к себе.

Так мы пробыли некоторое время, думая заодно; потом в дверь несколько раз постучали.

— Останься со мной, — сказал я Люси, — останься, хотя бы тебя звали и трясли твое тело. Останься!

И я крепче прижал ее к груди. Мне казалось, что сердце ее усиленно бьется: вся ее нежная оболочка дрожала.

Горничная ушла; мы слышали, как затихали ее шаги; несколько минут спустя раздались другие шаги, более решительные и звучные; после быстрого стука дверь отворилась и, нахмуренный, вошел господин Делиль. Он подошел к Люси и потряс ее, как бы стараясь разбудить.

— Не двигайся, моя возлюбленная! — тихо сказал я Тени. — Не двигайся! Оставайся со мной. Ты мне отдала твою душу, и я не расстанусь с ней.

Рука моя все ласковее сжимала ее талию; я прильнул губами к нежной щечке и говорил тихим голосом: вся моя душа выливалась в быстрых словах, которые я произносил.

— Оставь свое тело в летаргическом сне, который делает его неподвижным; не слушай призывов твоего похитителя, не чувствуй прикосновения его руки. Оставайся около меня, оставайся в моих объятиях, оставайся у моего сердца.

Люси дала себя убедить: голова ее тяжелее легла ко мне на грудь, руки ее теснее сомкнулись вокруг моей шеи. Между тем, господин Делиль нетерпеливо говорил своей жене:

— Проснитесь, Люси, проснитесь же… Она — как ледяная! — прибавил он, взяв ее за руку. — У нее вид мертвеца!..

Он положил руку ей на сердце.

— Однако же, сердце бьется, — сказал он.

Он еще раз попытался ее разбудить, но напрасно. Обеспокоенный, он попросил горничную сходить тотчас же за доктором.

Затем он стал большими шагами ходить по комнате, проявляя сильнейшее недовольство.

— На какой женщине я женился! — пробормотал он сквозь зубы. — Вот нелепая история!.. Говорил я отцу Фюрстеру, что Люси не любит меня и что лучше вернуть ей слово! Зачем он посоветовал мне настаивать? Какую роль играю я перед этой горничной, которая, должно быть, смеется надо мною в людской? Я стал посмешищем всей прислуги!

Гнев его разгорался; он был бледен, губы сжаты, глаза злые. Кончилось тем, что он схватил легкий стул и, пьяный от бешенства, разбил его об пол, говоря: