Антуан Вильм - Коралловые четки

— Обстоятельства до странности усложнились, — начал тогда мой гость. — Прежде всего я, впрочем, должен сказать вам, что понял причину, по которой вы посоветовали мне положить на грудь коралловые четки, ложась спать. Это предписание показалось мне нелепым; но ваша репутация такова, что я не решился счесть вас способным посоветовать бессмыслицу. Очевидно, у вас были серьезные основания. Когда я лег спать, то положил футляр к себе на грудь; я обвязал его ниткой и приколол булавкой к ночной рубашке. Погасив лампу, я стал ждать действия, которое произвели бы четки. Я старательно наблюдал и не имел, — должен вас в этом уверить, — никакого представления о том, что могло произойти. Каково же было мое удивление, когда мне почудилось, будто какая-то сладкая теплота разливается по мне. Причина этого ощущения заключалась, без сомнения, в футляре или в четках. Мало-помалу, эта теплота, — я чуть не сказал глупость, хотел сказать: «теплота без температуры», — между тем, это выражение прекрасно передает мое ощущение… Мало-помалу это ощущение, казалось, завладело всем моим существом.

Я купался в атмосфере, ощутительной для какого-то неизвестного чувства, скрытого во мне; я испытывал большое довольство и заметил, что это ощущение тожественно с тем, которое я переживаю во сне, когда бываю подле молодой девушки. Настолько тожественны эти два ощущения, что я без колебания приписал им общее происхождение и пришел к убеждению, что коралловые четки принадлежали молодой девушке.

Нахожу такой вывод неприемлемым, потому что это прелестное создание есть плод моего воображения; но, несмотря на невероятность моей идеи, не могу от нее отказаться. Что-то восстает во мне против суждений моего разума, и я первый раз в жизни наблюдаю в себе истинный конфликт между воображением и рассудком: первое подтверждает наличность связи между коралловыми четками и молодой девушкой, которую я вижу во сне; второй сурово критикует эти полеты моей фантазии.

Я заснул довольно быстро и очутился в комнате моей незнакомки. Она спокойно спала; на дворе потеплело, и от топившегося камина в комнате, куда я попал, было жарко.

Должен сказать, что пришел к этому мнению скорее при помощи наблюдения, нежели опыта; я лично не ощущал ничего; но видел, что моей таинственной незнакомке очень жарко. Она высвободила руки и слегка откинула одеяло, так что была видна, под распахнувшейся кофточкой, нежная, отливавшая перламутром шея, на которой легкая испарина выступила крошечными каплями росы, похожими на бриллиантовую пыль.

Признаюсь вам, доктор, что суровые условия моего детства не дали мне времени насладиться обычными удовольствиями моих товарищей. Я не знал легких похождений и никогда не думал о женщинах. Не знаю, у меня какое-то отвращение к банальным приключениям, и я потребую от моей будущей подруги не только того, чтобы мне одному принадлежало ее тело, но еще, чтобы она отдалась мне душою и умом. Я понимаю любовь, как окончательное слияние двух душ, символом которого является соединение их тел. Кроме того, отец мой умер, оставив мою мать без всяких средств к жизни, и мне надо было без отдыха работать, чтобы помогать ей, тем более, что она преждевременно состарилась и утратила работоспособность. Я обязан моими успехами только чувству долга и сознанию лежащей на мне ответственности; то и другое принуждало меня к непрестанному труду. Но я слишком много говорю о себе. Простите меня за это.

Я впервые очутился вблизи женщины, раскрывшиеся одежды которой позволили мне видеть прелестную шею и верхнюю часть обеих грудей с белой и прозрачной кожей, точно сотканной из лунного света. Левую руку молодая девушка распростерлась на одеяле, и кисть ее свешивалась с края кровати. Я никогда не видал более красивой руки: все та же перламутровая и прозрачная кожа. Я видел голубоватые вены, пролегавшие нежной сетью под эпидермой, видел длинные, точно точеные пальцы, которые заканчивались розовыми ногтями. Эта ручка непреодолимо влекла меня. Я стал на пол около постели и дотронулся до концов пальцев моей незнакомки. Я почувствовал материальное сопротивление, довольно слабое, но все же ощутительное. Я не осмелился покрепче сжать руку из боязни разбудить спавшую девушку.

Легкое прикосновение к ее теплым пальцам, показавшимся мне точно из тонкой кисеи, сотканной из паутины, доставило мне вскоре странные ощущения. Я тщательно наблюдаю за собой, согласно вашим предписаниям, и благодаря этому теперь анализирую мои впечатления, как любое вещество в лаборатории. Сначала я был поглощен созерцанием прелестного существа, которое спокойно спало передо мною, и ни о чем не думал, а только скользил взглядом по ее изящной кисти, по ее круглой руке, наполовину скрытой кружевами рукава, по ее груди, белизну которой оттеняли тонкие голубые жилки, по ее личику, которым я не уставал любоваться.

Мало-помалу, особое ощущение привлекло мое внимание. Мне показалось, что легкий электрический ток пробегает по моей руке. Ощущение было очень ясно, хотя и очень слабо. В ладони руки и в мякоти пальцев я чувствовал множество мелких уколов, как будто опирался на булавки; мне представлялось, что легкое дуновение исходит из тысячи этих маленьких проколов; в этом не было ничего тягостного.

Я чрезвычайно удивился, так как это впечатление явилось для меня совершенной новостью. Около четверти часа оно длилось без перемены, а потом стало слабее, но не прекратилось. В же время я чувствовал необыкновенную симпатию к молодой девушке, которую держал за руку. Легкий электрический ток, о котором я вам говорил, как будто шел из моей руки в руку моей соседки, и мне в самом деле казалось, будто я вливаю в нее мою собственную силу. Мне чудилось, что она становится частью меня самого.

Прошло несколько минут; упомянутое чувство симпатии все росло и становилось определеннее. К нему примешивалась глубокая нежность: мне хотелось взять на руки эту изящную спящую фигурку и качать ее, как обожаемого ребенка, хотелось ласкать ее, лелеять, покрыть ее глаза, рот, шею, руки, все ее прелестное тело страстными поцелуями. Я согласился бы умереть, лишь бы избавить ее от простой неприятности. Сердце мое расширилось, как бы готовясь разорваться, и чувство достигло такой глубины и остроты, что я не знал, горе ли овладело мною или радость: в нем сливалось то и другое, как бы в высшем их синтезе. Я понял сладость слез, прелесть страданья и горечь радости. Удовольствие и горе относительны и случайны. Состояние, в котором я находился, как бы соединяло их в одно общее, еще не успевшее дифференцироваться.

Мне очень трудно дать вам понятие об этом ощущении и этом чувстве, — ибо это было то и другое вместе. Я стараюсь растолковать вам, но сознаю, что словами не могу передать того, что перечувствовал.