Грим - Зао «Парк» [СИ]

Я выложил банкноту на стол. Кельнер зашел за стойку и налил — не более, чем на два пальца. А еще недавно в таком же баре мне наливали стакан. Ныне на эту банкноту много не купишь. Эта банкнота — банкрот. Я выпил. Рыгнул в лицо белобрысому официанту и вышел вон. Надо было что-то предпринимать. Жить трудно. Однако есть легкий выход изо всех трудностей — негодяем стать. И тогда, уверяю вас, существовать станет значительно интересней. Судя по перманентной непрухе, негодяем я не был. Иногда приходилось, конечно, кривить душой. Жизнь не без этого. Алкоголь блокирует притязанья действительности, затрудняет ее доступ в меня. Но выпитое лишь на какой-то момент примирило меня с реальностью. А потом враждебность накатила опять. Кто-то сочтет, что это врожденная злобность. Кто-то скажет, что это зависть ко всем, кто не наг. Я же склонен валить на социальные обстоятельства.

Благодаря которым я беден, немыт, непризнан. Отсюда и неприязнь. Угрюмо, словно Каин в стране Нод (граничащей со страной Эдем), я глядел, как мимо густо стлались машины, сновали людские множества, создавая толпы и пробки — от этого голова кругом и путаница мозгах.

Людей слишком много. Затрудняют вращенье земли. Перевалило за полдень. Следовало поторапливаться. Чего доброго офис закроется и придется переносить визит. Машин у Парка ютилось немного. Основное веселье разыгрывалось с наступлением сумерек. Турникет был неисправен или заблокирован.

Охранник привалился спиной к косяку служебного входа, через который впускал и выпускал публику, втягивая и распуская живот. Он взглянул на меня вопросительно: бесплатно или без пропуска вход воспрещен.

— У меня билет, — сказал я и потряс перед его лицом акцией ЗАО «Парк». Было время, акции всяческих предприятий раздали всем по стране.

Мне эта выпала. Акционерное общество было тогда открытым. Я и не знал, радоваться мне или нет. Да и сейчас особых надежд на акцию не возлагал. Но полагал, что хоть каких-то денег она стоит. А деньги были крайне нужны: займы, долги. Обложили друзья и враги, приставы и милиционеры, так что в своей квартирке я и появляться-то избегал.

Ютясь, где придется и кое-как. Поминутно оглядываясь. Вздрагивая и тревожась. Прячась, как заяц. Путая след, как лис. Словно собака, изгнанная из стаи. Словно за мной другие собаки гнались. Те, что другие билеты вытянули.

— Здесь человечек просится, — сказал охранник в свой телефон. — Говорит: у него билет. Входи. Он кивнул, сунул трубку в карман, но и не подумал шевельнуть животом. Я протиснулся. Если б я раньше сюда поспел, то непременно уделил бы внимание палаткам и аттракционам, вольерам и комнатам смеха, оранжереям с растительностью и непугаными попугаями, пялившимися на публику сквозь стекло. Деревья, росшие на вольном воздухе, уже были тронуты желтизной. Сквозь них проглядывал пруд в солнечных бликах, эти блики, играя на публику, зайчиками прыгали по воде. Меж них плавали листья, перекрывая блеск. Я не стал углубляться, но от людей слышал, что чем дальше в парк, тем мир его становился таинственней и порочней, и если здесь — комнаты смеха, тот там бывали и комнаты боли, и вопли из них, праздно бродили призраки, рычали львы. Массивное здание, формой схожее с мавзолеем в Москве, загораживало обзор. Я нашел табличку с надписью «Администрация» и вошел. Комнатка, куда я сразу попал, была небольшая, как раз на одного служащего. Он выскочил мне навстречу и просиял.

— Вы тот самый? С билетом? Добро пожаловать, счастливый вы человек! Присаживайтесь поудобнее. Я приободрился, сел.

— Располагайтесь. Можете даже пожить у нас от семи до четырнадцати дней. Отдохнуть на всем готовом от ваших забот. К вашим услугам аттракционы, увеселения, пансионат. Ублажать ближнего — наш бизнес и долг. В обмен на акцию у нас богатый ассортимент. Хотите — сами себе выберите, хотите — выберу я. — Он задержал на мне взгляд и потер руки. — Ну-с, чему предадимся? Удовольствиям утонченным?

Тяжелому разврату? Или профит рассчитываете извлечь? Тяжелый разврат, боюсь, я не вынесу. Из тонких удовольствий предпочел бы сорокаградусное — такое, чтоб не стошнило на грудь. Но это я как-нибудь и без билета добуду к вечеру. Профит?

— Что разумеете вы под ним?

— Вернуть акцию нам, — быстро сказал служащий. — Разумеется, небескорыстно.

— Так я ж и пришел за этим, — повеселел я. — Какова котировка? Он наоборот помрачнел.

— Знаете, касса сейчас закрыта. Кассир снял кассу и с деньгами сбежал. Так что денег дня три вам не видать. Лицо его сделалось совершенно угрюмым, отчего участь кассира мне показалась еще менее завидной, чем моя.

— Так сколько же? — спросил я.

— Примерно трехдневная выручка от всего предприятия, я ж вам сказал. Даже в том случае, если поиски кассира окажутся безутешными.

— А конкретней?

— Место, как видите, популярное, народ снует круглосуточно: аттракционы, кафе, напитки, приватные танцы, организация семейных и корпоративных торжеств… Ради торжества справедливости… Устроит вас тысяч сто? На столь круглую сумму, признаться, я не рассчитывал. Однако сделал строгое лицо. Мой гражданский долг в долларах составлял двадцать две тысячи.

— Долларов, — твердо сказал я.

— Что вы… — возразил он. — Экие деньги…

— Пока что это торжище, а не торжество справедливости, — перебил я.

— Однако счастья за деньги не купишь, — резонно заметил он. — Я же полагаю, вы счастья ищите? На рубли, конечно, не купишь. Вопрос о счастье врасплох меня не застал. Размышление об этом бывали. Каждый решает вопрос о счастье по-своему. В соответствии со своими особенностями. Особенно я. Мир ведь устроен как? Так. А я — этак. Истинное счастье, я полагал, заключается в какой-нибудь деятельности. Я и в нынешнем незавидном своем положении бывал кипуч и кое-что успевал. А развяжите меня.

Распустите мне руки. Раззудите плечо. Однако что этому типу в качестве счастья грезится? Обывательская идиллия? Тяжелый наркотик? Бабы, бумер, бабло? Все эти темы разом возникли в моей голове.

— Соглашайтесь на сто тысяч рублей или на счастье. А то можете и не выйти отсюда, — сказал тип. И расплылся в улыбке — да так, словно радость духа от уха до уха растянула его лицо. Я представил, как он бы себя повел в иной ситуации. На допросе с пристрастием. Во тьме переулка под нажимом ножа. Поубавил бы самоуверенности. Подобные мизантропические фантазии помогали мне утвердиться в людском ничтожестве и извиняли своё. Однако бумагу могут и впрямь отнять.

— Знаете, мой дорогой, — говорил между тем служитель. — Наша вселенная — не единственная в своем роде. Их число бесконечно. И наверняка найдется среди них одна, в которой вы счастливы наиболее.