Грим - Внимательные вещи [СИ]

— Не вполне. В гараже у него было все оборудовано. Я огляделся пристальней. Некогда райская местность выглядела запущенной, отцвела. И куда всё подевалось — сосны, зелень, поля.

Остались хилые клены, изощренно изогнутые, росшие вдоль улицы, да две вишни у Вяземского во дворе. Клены в середине июля были уже желтые. Вишни завшивели. Придурковатая природа и не стремилась для нас хорошо выглядеть. Горы мусора. Камни. Запахи. В мусоре копошилась какая-то жизнь. Незнакомые травы с жесткими, как проволока стеблями, прорастали сквозь микромир. Вдалеке был заброшенный котлован, торчал экскаватор. Надо всем этим нависали невесомые небеса. Синь, вонь. И только восток наливался тяжестью, облаков хляби белые загораживали горизонт. Напротив дома и двора Вяземского врос в глину валун — в прожилках и пролежнях. Калитка скрипнула. Мы вошли. Обстановка жилища была спартанская — в отличие от сатанинской, которую я поневоле вообразил. Не укладывалось воображение, возбужденное химическими намёками, в обычные формы, близкие обывательским. Впрочем, нечто сатанинское интерьер таил. Полки вдоль стен были уставлены исковерканными предметами, обломками их. Никто б никогда не догадался, по какому принципу формировалась эта коллекция, если б не знал о страсти Вяза к авариям и катастрофам.

Нет, он их не творил. Он собирал и хранил предметы с этих событий.

Это в нем было еще с детства. Но я и не предполагал, что страсть так далеко зашла, соединившись с идеей о химреактиве в стройное логическое сумасшествие. Я потянулся к куску пластмассы, снабженному инвентарным номером, расплавленному, свернувшемуся в бесформенный серый комок.

— Стоп, — сказал Вяз, оттирая меня от предметов. — Руки чешутся?

Ты их одну о другую чеши.

— Химик знал об этой коллекции? — спросил я, немного обиженный за свои руки. Он кивнул. — Демонстрируй, — распорядился я. Он сунулся в свой в карман и вынул темную склянку, завернутую в носовой платок. Стоя ко мне спиной, долго выбирал на полке предмет, наконец, снял тот самый кусок пластмассы, на который покушалась моя рука.

— Событие прошлогоднее, — сказал он. — Возгорание в супермаркете.

Да что там возгорание — сгорело дотла. — Он положил предмет на стол.

— Ничего, что стол деревянный? — спросил я. — А то займется тут всё.

— Нет, — совершенно серьёзно ответил он. — Реактив только предмет сжигает. Я не говорил? Как огонь, пожирая полено, выделяет тепло.

Так и реактив высвобождает информацию, обращая предмет в … Да сам увидишь во что. Сгорает лишь то, что структурировано одной информацией. Если я обработаю стол, сгорит стол, а предмет упадет на пол нетронутым. — Он натянул перчатки. — Представляешь, если смесь этих двух препаратов на меня попадет? Я представления не имел. Но промолчал, захваченный приготовлениями. Обработка предмета не отличалась сложностью, он просто высыпал на него все, что было в бутылочке — с четверть наперстка белого порошка. Потом щедро полил какой-то бесцветной жидкостью. Он отодвинулся примерно на метр, а я удвоил внимание. Нас разделял стол. После того, как оба вещества вступили в реакцию, поверхность предмета пошла пузырями, вспенилась, покрылась кофейной пенкой — и вдруг перед моими глазами встал столб пламени — от неожиданности я зажмурился, потом вскочил, растерявшись, не соображая, что нужно предпринять, чтобы сбить пламя, но успел заметить сквозь прозрачный огонь застывшее, но отнюдь не испуганное лицо Вяземского. Дыма не было. Не было запаха гари, не было от пламени никакого тепла, оно, поколебавшись минуту, опало само собой.

— Что, видел? — спросил Вяз. Глаза его ликовали. Я неопределенно шевельнул шеей. — Что видел? — с другой интонацией переспросил он. — Я сказал. — Это не вспышка пламени. Предмет умирает без вспышки. Это был фрагмент зрелища. Предмет-то с пожарища. — Несмотря на такое толковое объяснение, выглядел он озадаченным. И сказал, почему. — А мне какая-то эротическая возня виделась. Словно старший менеджер младшую продавщицу к этому прилавку припёр. Этот фрагмент — останки прилавка, — кивнул он теперь уже на останки останков. Их стало меньше. Поверхность предмета была подернута чем-то серым, словно прикрыта слоем золы. — Видишь, как оно распределилось. Тебе — пожар.

Мне случка. Он заходил маятником вдоль стеллажа с коллекцией. Ходил он минут пять, почему-то почесываясь — видно этим несложным действием у него сопровождался интенсивный мыслительный процесс. По прошествии пяти минут процесс был закончен. Он выдал мне версию.

— Понимаешь, — сказал он, я кивнул, — этот реактив «сжигает» предмет, высвобождая заключенную в нем информацию. Кое-что человек уловить способен. Самое эмоциональное с точки зрения наблюдателя. Но так как все люди устроены примерно одинаково, то есть наиболее значимым для каждого являются одни понятия, то и видят они примерно одно. Если предмет с места катастрофы — то это и будет наиболее вероятным видением. Но…

— Но бывает, что настроения экспериментаторов не совпадают, — догадался я.

— Да, — сказал он. — Высвобождается зрелище большой плотности, весьма насыщенное информацией, что глаз способен высматривать и воспринимать. А может, и ни при чем глаз. Скорее всего, ни при чем.

Зрелище, минуя зренье, прямиком туда проникает. — Он постучал по своей голове. — Вероятно, если замедлить реакцию, то и зрелища будут растянуты во времени, а если он будет сгорать ровно столько времени, сколько жил, то и информация из него будет выделяться столь же продолжительное время, — заключил он.

— Несправедливо как-то, — заметил я. — Мне катастрофа, тебе — эротика.

— Или так, — не обратив внимания на иронию, продолжал он. — Представь: зеркало разбито, но в каждом осколке — остаточный фрагмент физиономии. Или картина передвижника — не люблю передвижников — изрезанная на куски. У тебя один клочок, у меня другой. Поэтому каждый видит свое. Но если замедлить распадение предмета, то возникнет последовательность. Не может быть, чтоб не возникла, — убежденно сказал он. — Только вот пудры больше нет. — Запутано всё, запудрено. — И времени нет. Надо работать, тело кормить. Но это жалкое жалованье разве прокормит?

— А где ты работаешь? — спохватился я, ибо до сих пор не удосужился его об этом спросить.

— Да тут. — Он кивнул за окно. — Экскаватор сторожу, чтоб на утиль не разобрали. Я выглянул в окно. Экскаватора отсюда не было видно. Но очевидно тот самый, на краю котлована, который я давеча наблюдал. Солнце садилось, и это не добавило окрестностям прелести. И закаты-то здесь, словно не солнце клонится — земля кренится.

— Понимаю, — сказал Вяземский. — Ты результатами удручен.

— Ничего подобного, — неудрученно сказал я.