Грим - Внимательные вещи [СИ]

— Ты представь, какие у этого реактива возможности. Можно информацию продавать газетам. Или ментам. А если научится фиксировать на пленку? — мечтал он, забыв о том, что сам минуту назад предполагал, что вся эта видимость происходит в головеа не в натуре. — Эффектные факты на ТВ сливать. А какие возможности для шоу-бизнеса! Какие бездны! (Какие кюветы! — подумал я). Компромат, наконец, — без тени смущения добавил он. Лицо его не изменилось.

Голос не дрогнул. Волосы все так же взъерошены — лихими вихрями, заправлявшими в его башке. — А что? Надо бежать в ногу со временем, ухватившись за стремя. — Видно, что этические нагрузки не отягощали его. — Мне компаньон нужен. Вольёшься?

— Можно выкупить нижнее белье Мадонны, — подкинул и я идейку. — Обработать реактивом, продемонстрировать всему миру.

— Что мне в ее телесах, — отвернулся от этой идеи Вяземский. Но тут же догадался, что я смеюсь. Глаза его потухли.

— Ничего не попляшешь. Ехать пора, — сказал я. Он не стал меня провожать. Я вышел на улицу, огляделся и не увидел себя. Да и вообще ничего не увидел. Крылья ночи накрыли селение. Селениты попрятались. Ни огонька, ни звука. Ни визга, ни зги. Замерло все в ночи. Словно замертво. Я ощупью пробрался к машине. Залез в нее и первым делом включил свет. Отъезжая, поёжился. Словно кто-то очень недобрый в спину смотрел.

Позвонил он месяц спустя. Сказал, что есть ко мне просьбица. Была половина седьмого. Я еще глаз не продрал.

— Выкладывай, — сказал я.

— У тебя есть пистолет. Не одолжишь его мне?

— Зачем тебе… — начал, было, я, но осекся. О пистолете никто, кроме меня, не знал. Владел я им незаконно, хранил в тайничке под подоконником, ни разу не наводил на живую мишень, не говоря уже о том, чтоб применить пистолет к персоне, но раз в месяц его вынимал, проветривал. Я тут же заподозрил за собой электронную слежку.

Видеонаблюдение. Аудиопрослушивание. Занятие не столь дорогое, сколько хлопотное. Не стою я таких хлопот.

— Ты… ты… — сказал я.

— А я думал, только мы, Вяземские, лыка не вяжем с утра. Я как-то был у тебя в гостях, помнишь? Спёр у тебя вещицу. А на днях ее обработал. Видел, как ты этот пистолет пестовал. Спускайся. Я у подъезда жду. Насчет одолжения — забудь. Я пошутил. Я оделся, а когда сошел вниз, то не сразу Вяза увидел. Окликая меня из новенького «шевроле», он перегнулся через девицу, сидевшую рядом. Машина. Девчонка. Разбогател, прибурел. Машина, может, не так крута, но девушка — не из дешевых.

— Поедем ко мне. Вот только эту, — он небрежно на девчонку кивнул, — по дороге выбросим. Я сел, он сделал лихой разворот. Я плохо слушал его, ибо говорил он о чем угодно, только не о том, чем заинтересовал. И даже когда девушку высадил — она дулась, он орал — не сразу об этом заговорил.

Человек, который бросает женщин, он и друзей предаст, — подумал я, глядя в спину девице, входившей в подъезд.

— Я Химика навестил, он не против, чтоб ты сотрудничал, — сказал Вяз. Я сказал: раз ты сам теперь при деньгах, то мог бы и без меня справиться. Он сказал: мне нужен кто-то, на кого положиться могу.

Потом Химик откинется. Будет нам изготавливать и поставлять. Друзья хотят его вызволить, и уже в больничку перевели. Конкуренты же хотят устранить. Так что судьба этого пенитенциарного пациента может сложиться двояко. Но будем надеяться на хорошее.

— Кстати, я задал ему вопрос: почему нам разное виделось? Он выдал ту же гипотезу. Мол, каждый видит то, что ближе его сущности.

Что его более волнует в данный момент. — Он перестроился влево и притопил педаль. — Препарат в то же время содержит нечто вроде ингибитора, который замедляет процесс реакции, делает его более равномерным, что ли. Он мне даже формулу дал, как этот реактив оптимально использовать, чтоб лишнего не сыпать. Формула обеспечивает максимальное время процесса. Количество порошка зависит от массы, структуры, удельного веса предмета, его старости, даже формы, от вкраплений и примесей постороннего вещества. Но я на глазок сыплю. Я спросил: откуда деньги, тачка, поклонница?

— Человек, если не чмо, может и должен все это иметь, — не ответил он на прямой вопрос. Я тут же заподозрил худшее: компромат, шантаж и т. п. Вел он себя неровно, нервничал, то был разговорчив, то умокал и едва обращал внимание на дорогу, словно зомби, забив на всё. Мы подъехали. Пейзаж был значительно скорректирован. Клены осыпались. Экскаватор накренился. Вишни…

— Я репрессировал оба растения, — сказал Вяз. — Запаршивели что-то. Камень был на своем месте. Вещий ворон-варнак на камне сидел.

— Берем… Что бы нам взять-то? — Он переминался у полки с коллекцией, проблема выбора бывает мучительна, это я знал по себе. — Есть остросюжетное — ограбление кассы сбербанка, я там два дня спустя побывал, журнал со столика тиснул. Хочешь остросюжетное?

— Мне все равно, — сказал я.

— Солдатская каска с места боев под Ржевом. Кусочек средневековой Европы — из Праги мне привезли. — Он дотронулся до какого-то камня.

— А вот самое свежее: трамвай? 8 с рельсов сошел и врезался в дом.

Это кусок бордюра, который он перескочил. Пойдет? — Он уложил бордюрный камень на стол. — Пиво открыть? Я отказался — для чистоты эксперимента. Он вынул из настенного шкафчика пакет из-под чипсов. Выставил рядом с фрагментом бордюра бутылку с жидкостью.

— А мокрое что? — спросил я.

— Вода. В реакцию вступает не сам реактив, а его водный раствор.

Но его негде хранить, поэтому приходится так. Он наклонил бутылку над камнем, на который уже высыпал реактив.

Из нее полилось.

— А не может это реактив из воздуха влаги набрать? — спросил я.

— Забеременеть, так сказать, от Святого Духа? — ухмыльнулся он. — Может, наверное. Но пока Бог миловал. Химик собирается поработать над другой версией препарата. Второй компонент в окончательной версии будет не столь доступен, как вода. Воздух завибрировал, заколебался, словно снизу вверх потекло тепло. Время от времени он уплотнялся, делался менее прозрачным, приобретал цвет — голубой, серый, дымчатый, препятствуя зрению отчетливо видеть Вяземского, наблюдавшего то же самое или что-то свое с той стороны стола. Иногда всплывали, проявлялись и исчезали пятна других цветов, принимая неотчетливые очертания, в которых поначалу трудно было что-то конкретное угадать. Сквозь эти формы проступали другие, не менее зыбкие, наконец — я готов был поклясться, что птица зависла в выси небес, а синь — синь и была небесами, которые полминуты спустя затмило серое — это было другое, бесптичье, бескрылое, облачное состоянье небес. Зрелище, обладало неудобной особенностью: «видеть» и воспроизводить произошедшее с точки зрения придорожного камня, то есть наблюдать этот мир снизу вверх, отчего взгляд нередко забирался под подолы, под днища близко стоящих машин. Видение, зависшее над столом, выглядело объёмно, но не ограничивалось подачей, например, ног или колес, сквозь ноги то и дело проступало иное зрелище, еще менее отчетливое — изображение, призрак второго плана, а сквозь второе — третье и даже четвертое — уже не призрак, а так, смутная видимость — так что одновременно осуществлялась несколько действий разной степени ясности. А однажды действительно рядом с камнем без стука и скрежета промчался ряд стальных колес — вероятно, тот самый трамвай, едва не разрушивший стену здания, памятника старины. О какой-либо хронологической последовательности и речи быть не могло, более того, то, что видел я, согласно теории Вяземского, не обязательно видно было ему. Или может, он видел то же, но несколько раньше или позже, чем я. Не знаю, как и кем я выглядел со стороны, но кожа, шурша мурашками, натянулась на мне, стало мне тесно в ней. Вероятно, степень отчетливости во многом от зрителя зависела, от его способности видеть призраков, от его степени веры, доверия к ним. С моей стороны представление было довольно нечеткое. В качестве доказательства в суде не потянет. Судья, вероятно, был бы огорчен такой неотчетливостью. Зрелище, наконец, исчерпало себя, причем с моей стороны — несколько раньше. Вяз еще пару минут что-то воспринимал — уже после того, как от бордюра осталась горстка сухого серого вещества, весьма напоминавшего пепел.