Роберт Силверберг - Новая весна

— Согласен. Но в то же время убить ее таким образом… девочку.* — Фа-Кимнибол содрогнулся. — Ладно, это не мое дело. Но я считаю, что она вряд ли была шпионом. Наверное, она была прислана к вам в качестве посла, как и этот Кандалимон, — это имя нашего мальчишки. Креш утверждает, что они были посланы во все семь городов, эти послы.

— Оставим все как есть. Нас не интересуют джикские послания, — безразлично сказал Саламан. — Но, разумеется, Креш придерживается иного мнения. Он не узнал, для чего Королева разослала этих послов?

— Королева предлагает нам договор, — отозвался Фа-Кимнибол.

Саламан мгновенно подскочил:

— Договор? Что за договор?

— Кузен, она предлагает договор о мире. Через весь континент, начиная от Венджибонезы и заканчивая восточным побережьем, будет проведена воображаемая линия. Джики обещают не пересекать эту линию без приглашения; разумеется, мы тоже не должны вторгаться в их земли. Нашей территорией будет считаться участок континента, расположенный южнее, если передвигаться от города Джиссо через Доинно до Южного Моря или до того, что там находится на краю суши. Все остальное будет считаться их, и для нас навсегда останется недоступным. О да — еще одно: мы должны позволить жить среди нас джикским ученым, чтобы те смогли научить нас истинной своей религии и радушию.

Это казалось нереальным. Словно было фрагментом из сна.

Неужели джики предлагали подобную нелепость серьезно?

Все это было такой глупостью, что Саламан начал подозревать, что это какая-то хитрая уловка Танианы или Фа-Кимнибола. Но нет, нет. Это предположение тоже было абсурдным.

— Чудесное предложение, — произнес он вслух, коротко рассмеявшись. — Думаю, что вам остается лишь содрать с эмиссара шкуру и, написав на ней ответ, отослать Королеве. Я бы так и сделал.

Фа-Кимнибол покосился на него: в его взгляде снова был упрек.

«Он считает нас дикарями», — подумал Саламан.

— Мальчик все еще в Доинно. Он под охраной, но с ним обращаются хорошо. Каждый день ему приносит еду сама дочь вождя и обучает его нашему языку, который он, разумеется, забыл после стольких лет плена.

— Но этот договор? Естественно, его отвергли.

— Не отвергли и не приняли, кузен. Пока. Мы обсуждали его на высшем совете, но ничего не решили. Некоторые из нас готовы его с легкостью подписать, потому что он гарантирует мир. Они считают, что ты ратифицировал бы его тоже, поскольку наполненная джиками Венджибонеза находится так близко от твоей северной границы и ты постоянно ожидаешь их нападения.

Удивленный Саламан яростно фыркнул и произнес:

— И они верят в это? Что я подпишу этот трусливый договор?

— Некоторые верят, кузен. Сам я никогда не мог этого представить.

— Сам ты против этого договора?

— Разумеется. Креш тоже: он не может согласиться с тем, что неисследованные части мира достанутся джикам.

— А Таниана?

— Она не высказала своего мнения. Но она презирает джиков. Ты же знаешь, что несколько лет назад они украли ее дочь и не отпускали несколько месяцев. Я думал, Таниана сойдет с ума. Похоже, она не очень-то хочет иметь дело с Королевой. Особенно, если Креш уже против этого.

Саламан молчал. Это была поразительная чушь. Забравшись в изогнутую отполированную глубину своего трона, он обвел взглядом сыновей. Они отреагировали на это должным образом, отразив на своих лицах его серьезность и суровую решимость. «Возможно, они не совсем понимают, что ставится на карту, — подумал он, — но это не имеет значения. Не имеет значения. Очень скоро они это поймут».

Ему было трудно поверить, что Доинно сразу же, без дальнейших церемоний, не швырнул нелепое предложение Королевы обратно ей в лицо, если это вообще можно было назвать лицом. Этот так называемый договор означал не что иное, как вечную капитуляцию. А там еще нашлись люди, которые ратовали за его подписание! «Должно быть, это какая-нибудь бенгская фракция, — предположил Саламан, — толстые купцы, самодовольные политиканы. Да, умиротворить джиков и вести дальше свою легкую жизнь в своем приятном городе с нежными бризами который, в любом случае находился далеко от сердца джикской территории. Да, они хотели именно этого. Они не задумывались о долгосрочности договора. Не задумывались об участии всего континента».

— У этих трусов много шансов выиграть и подписать договор? — спросил он спустя немного времени.

— Этого не произойдет.

— Я тоже так думаю. Вот моя позиция, если это все-таки случится: если Доинно хочет отдать право в силу рождения джикам, пусть подписывает, но к нам это не имеет никакого отношения. Город Джиссо никогда не признает первенства джиков ни в чем, пока я жив. К моим сыновьям это тоже относится.

— Вам не стоит волноваться, — произнес Фа-Ким-нибол. — Джикский договор — ерунда. Я приехал обсудить с тобой другое.

— И что же?

— Кузен, я здесь для того, чтобы предложить тебе союз. Союз Доинно и Джиссо, которые объединятся для одной цели.

Саламан подался вперед, вцепившись в подлокотники трона:

— И что же это за цель, кузен?

Темные отчужденные глаза Фа-Кимнибола вспыхнули новым светом.

— Война с джиками, — сказал он. — Мы уничтожим их, как клопов.

Зоологический сад, время близится к закату. Был канун Фестиваля в Доинно, и все готовились к играм. Все, кроме Креша, который всегда являлся исключением. Он бродил в одиночестве среди животных, думая о том, что пора выяснить, что же из себя на самом деле представлял мозг кэвианди.

Иногда, когда он был помоложе, Креш любил в тайне от всех расхаживать так, как, он предполагал, расхаживали синеглазые — медленно и тяжело, — при этом пытаясь думать так же, как они. Не исключено, что, уподобляясь одному из них и передвигаясь аналогичным образом, можно было заставить свое сознание работать так же, как работало сознание синеглазых. Временами он пытался подражать и Сно-мечтателям, и людям, когда никто не видел: представлял себя высоким и худощавым, с гладкой кожей и без органа осязания. Но чем больше он пробовал, тем больше чувствовал себя человекообразной обезьяной. Даже скорее макакой, просто скачущей макакой. И тогда он говорил себе, что слишком строг к себе и к Нации. «Мы гораздо большее, чем человекообразные обезьяны; гораздо большее, чем макаки». Время от времени он был вынужден напоминать себе об этом. Он напоминал себе об этом всю жизнь. И даже в большинстве случаев верил. «Посмотри, например, на город. Неужели Доинно такой тривиальный? Мы все здесь закончили». Он знал, что это было великим достижением. Но порой Крешу снилось, что он снова в коконе, что он снова костлявый мальчишка, — который занимается кик-рестлингом, — слоняющийся по пещере и безнадежно пытающийся заглянуть в тайную шкатулку с летописями старого Таггорана. Ленивая, бесцельная и вялая жизнь. «Вести существование наподобие животных, даже несмотря на то что дали себе имена, придумали ритуалы и церемонии, хранили древние записи. Почему мы не умерли от скуки, — часто недоумевал он, — проведя семьсот тысяч лет в этих крошечных пещерах и при этом в основном ничем не занимаясь? Неудивительно, что мы с таким рвением принялись строить огромные города и наполнять их молодежью. Чтобы наверстать упущенное время. Все эти мрачные, удушливые годы. Строить, расти, открывать, сражаться. Да, и вот мы здесь. Разве это сотворил один бог? Это все наши амбиции, наши схемы. Наши великие замыслы.»