Анна Семироль - Азиль

— Добьём гадов? Наводишь — жмёшь спусковой крючок.

Он пронзительно свистит, из второго бульдозера ему отвечают таким же свистом. Пинком рыжий распахивает дверь кабины и выдаёт в сторону полицейских длинную очередь. Крики и мольбы обрываются, захлебнувшись.

Жиль сидит, скорчившись, в кабине, и шёпотом считает вслух с закрытыми глазами. Больше всего сейчас он боится почувствовать, что Акеми не рядом. И что один из стрекочущих автоматов — в её руках. Он закрывает глаза ладонями, чтобы сквозь сомкнутые веки не проникали даже тени.

— Ст-то три… Сто четыре… Сто пять… Хв-ватит уже… Сто шесть… Сто семь…

Чья-то рука касается его плеча. Пожимает — грубовато, по-мужски.

— Всё, малыш, успокойся. Уезжаем. Всё позади.

И другое прикосновение — лёгкое, доброе поглаживание по голове. Если чуть потянет за чёлку, как она всегда делает…

— Акеми, — шепчет он еле слышно.

— Я тут. Держись.

Бульдозеры минуют границу между секторами, разметав хлипкие ограждения и распугав маленький отряд из четверых полицейских, и въезжают на территорию мусороперерабатывающего завода, где за ними тут же закрывают ворота. В одном из ангаров машины сползают в тоннель, и подвижная платформа мягко уносит их под землю. Сверху тяжёлый механизм опускает массивную дверь, на которую шестеро рабочих бросаются наваривать заранее подготовленный лист железа, ещё четверо убирают грязь, притащенную на траках. Будто бы и не проезжало здесь ничего.

К очередному убежищу они добираются часа два. Жиля по очереди несут на руках то Мартен, то Клод. Акеми и ещё два бойца идут, нагруженные автоматами.

— Слышь, Акеми, где ж ты такого приятеля откопала? В нём килограмм сорок от силы, — хмыкает Клод. — О рёбра порезаться можно.

— Не твоё дело, — огрызается она. — Не урони.

— Ты, Клод, осторожнее, — ехидно встревает Мартен. — Она у нас теперь крутая, жопу тебе прострелит — глазом не моргнёт. Кому ты будешь нужен с простреленной жопой?

— И то верно. Сколько ты завалила сегодня, Акеми?

Она молчит, стараясь шагать в размеренном ритме и беречь дыхание, как учил Рене.

— Всё ещё считает, — спустя минуту восклицает Клод, и они с Мартеном разражаются хохотом.

Подземные коридоры и переходы сменяются подвалом крупного здания. Один из бойцов открывает люк в потолке, выбирается и после небольшой заминки вытаскивает по очереди остальных. Акеми, к огромному её удивлению и облегчению, подхватывает Рене. Улыбается белозубо, обнимает девушку, целует в макушку.

— Живые. Молодцы мои. Поднимайтесь на крышу, там почти готова еда, — распоряжается он.

— Где мы сейчас? — спрашивает Акеми.

— О, это роскошное место, тебе понравится, — Рене ведёт её к лестнице, ведущей наверх. — Это, знамя моё, оздоровительный комплекс на отшибе Второго круга. Последние лет этак много пустует, но тут сохранились отменные душевые и даже бассейн. И всё работает. Я настаиваю, чтобы ты ополоснулась перед ужином. Полотенца и смену одежды я сам принесу. Как насчёт нового платья?

— Да, — улыбается Акеми. И тут же спохватывается и хмурится: — Нет. Сперва Жиль.

— О нём не волнуйся, у нас есть кому заботиться о раненых. Давай-давай. Третий этаж, направо.

Переодетая в чистое, вымытая Акеми с заботливо перевязанным чистой тряпицей плечом стоит на крыше и жадно вдыхает запах свежих кукурузных лепёшек и куриного супа. Жиль, накачанный синтеном, спит глубоким сном этажом ниже. Женщина, назвавшаяся медсестрой, заверила, что кости у мальчишки целы, а ушибы не так страшны, как выглядят:

— А четыре шва, что пришлось наложить — это не беда. Он молодец, пока шила — даже не вякнул. Не волнуйся, проспит до утра, проснётся здоровым!

В пламени костра лица сидящих вокруг бойцов кажутся волшебными и родными. Рене что-то рассказывает, смеётся, ему вторит дружный жизнерадостный хохот. Акеми любуется им со стороны, и тёмный ужас пережитого ею несколько часов назад тает, улетучивается, сливаясь с густеющими сумерками.

«Кошмар закончился, — думает девушка. — Так, как сегодня, не будет больше. Будет только лучше».

— Бог, если ты есть, — шепчет она, глядя в темноту под далёким Куполом. — Пусть завтра не будет так страшно…

Под утро Акеми слышит сквозь сон, будто в недрах здания навзрыд плачет женщина. И просыпается — разбитая, с больной головой. Долго сидит на измятом одеяле, глядя в одну точку.

— Рене, — тихо зовёт она, но не получает ответа.

В бывшем массажном кабинете, который Шаман отвёл им обоим под спальню, Акеми одна. Она хмуро рассматривает синяки и ссадины, густо покрывающие руки и ноги, потом, морщась от боли в спине, сползает с трёх высоких топчанов, сдвинутых вместе. Под ногами валяется её вчерашнее платье, грязное и измятое. «Боевая шкурка», — улыбается Акеми, подбирает его и несёт в душ за дверью стирать. Война войной, а она всё же женщина.

Одетая в чистое, осторожно ступая тяжёлыми ботинками по раскрошенной плитке общего коридора, Акеми идёт проведать Жиля. Он всё ещё спит на матах в спортзале, куда Рене распорядился перенести раненых. Их двенадцать, большая часть пострадала от пуль. С утра с ними дежурит Клод. Бритый наголо здоровяк оказался доктором из Второго сектора.

— Как он? — шёпотом спрашивает девушка, кивнув в сторону Жиля.

— Притворяется, что спит, — отвечает Клод, зевая. — Пока мы его с Эжени вчера шили, я всё шрамы на нём рассматривал. Где он так обгорел, не знаешь?

— Не знаю, — пожимает плечами Акеми. И кивает в сторону дальней стены, где лежат на полу тела, укрытые окровавленным тряпьём: — Клод… Это наши?!

— Пятеро ушли. Двое точно выживут, твой сопляк больше притворяется, а ещё у троих раны настолько грязные, что в ближайшее время им светит заражение крови.

— Ты тише! — шикает девушка, возмущённая его бесцеремонностью.

— Без разницы. Они под синтеном, не слышат нас.

Акеми подходит к матам, служащим постелью Жилю, присаживается на корточки. Мальчишка лежит на животе, раскинув руки, лицом от Акеми, укрытый старыми простынями. Над левым плечом простыня намокла красным.

— Эй, Боннэ… Клод говорит, ты не спишь.

Он не отвечает. Дыхание остаётся глубоким, поза — всё такой же расслабленной.

— Жиль, я хотела сказать спасибо.

Она медлит, ожидая хоть какого-то подобия ответа. Потом осторожно собирает размётанные по худым плечам светлые пряди, заплетает тощую косицу.

— Я пойду. Поправляйся скорее.

Рене она находит на крыше. Он беседует с Тибо и незнакомым мужчиной лет пятидесяти, сухопарым и абсолютно седым. Лица у всех троих хмурые. Они сидят кружком, разложив перед собой желтоватые листки бумаги, что-то указывают на них друг другу, спорят вполголоса. Акеми не вмешивается, терпеливо ожидает в сторонке.