Алеся Троицкая - Церебрум (СИ)

Конечно, Эва знала, что новорожденному нужно материнское молоко. Рядом обитала волчья стая, и Эве часто приходилось наблюдать за их жизнью. Но то, что ей самой в нежном возрасте это требовалось, она не задумывалась. А ведь правда, где бы отец их доставал, если она знала, что каждая вылазка в Церебрум таила опасность.

— Я знаю, правду принять сложно, и я не буду на тебя давить.

Будет, еще как будет, подумала Эва.

— Отдохни, подумай, а завтра мы с тобой все обсудим на свежую голову. Одно могу пообещать точно: ты в полной безопасности.

Лимея поднялась, послав Эве нежную улыбку.

— Мне все равно на вашу правду. В Церебрум я отправилась, чтобы найти отца. И вы меня не удержите здесь никакими байками о светлом прошлом и о заманчивом будущем. Пока я не найду то, зачем пришла и пока он сам мне не расскажет, что правда, а что ложь, я вам не поверю.

Эва скрестила на груди руки, показывая что бессмысленный разговор окончен.

— А я не думала, что будет легко, — Лимея поманила Эву пальчиком. — Следуй за мной.

— Я никуда больше с вами не пойду.

— Ненадолго, всего пару минут твоего бесценного времени, — голосом змия-искусителя произнесла женщина и поманила Эву за собой. Охрана тут же расступилась.

Эва непроизвольно сильнее закуталась в черную куртку, до сих пор болтающуюся на ее плечах, когда они оказались в коридоре.

— Я ведь непросто так выделила тебе комнату на медицинском этаже.

Эва только сейчас заметила стерильность коридоров и еле уловимый запах медикаментов, летающий в широком коридоре, по обе стороны от которого располагались стерильные кабинеты, где демоны неспешно выполняли ежедневную работу, не обращая на Лимею и Эву, плетшуюся позади, никакого внимания.

— Прошу, не стесняйся, — она указала на номер над дверьми, — запомни: три тройки, — а после приоткрыла дверь.

Эва осторожно, будто боясь угодить в капкан, приблизилась к Лимее.

— Что там?

Но женщина, приподняв бровки, будто говоря «сама посмотри», посторонилась.

Эва осторожно заглянула в образовавшуюся щель и едва сдержала крик. Обставленный множеством странных аппаратов, издающих мерное попискивание, в закрытой прозрачной капсуле, наполненной посеребренным маревом, лежал ее отец.

— Папа!

Эва вмиг оказалась возле капсулы.

— Папа, папочка! — она шарила руками по прозрачной поверхности, искала сколы, чтобы схватиться за них и открыть ящик. Ее казалось, что отец в ловушке и его нужно немедленно освободить.

— Что вы с ним сделали! Выпустите его немедленно. Как вы вообще могли его туда засунуть, зачем? Почему это коробка не открывается? — она яростно стукнула по поверхности, руку прострелило болью.

— Ну же, зеленый еж, открывайся!

— Эва, не нужно так расстраиваться, — раздался голос Лимеи. — Ты не понимаешь, но эта капсула поддерживает в нем жизнь. Без нее он погибнет.

— Жизнь…?

— Да.

— Но…

— Ты хочешь узнать, что произошло?

Эва, не отрывая глаз от таких знакомых черт, кивнула. Злость стала угасать. Умиротворение, которое читалось на лице отца, передавалось ей и как будто вливало живительную энергию. Она улыбнулась. «Папа, я нашла тебя». Эва внимательно прошлась глазами по его телу, пытаясь через голубое одеяние увидеть увечья. Но, кроме застаревшего шрама на щеке, ранений не было. Его загорелая кожа без бледности и синевы, была ярким свидетельством здоровья. Его закрытые веки подрагивали, как будто он собирался их поднять. Лишь присоски и черная лента, опоясывающая голову, создавали противоречия в спокойном образе.

— Его в бессознательном состоянии доставила группа трапперов несколько дней назад.

— В день, когда я пришла в Церебрум? Значит, Ирма не соврала, когда сказала, что они в него стреляли.

— …Наши врачи диагностировали у него пулевое ранение и серьезный ушиб головного мозга. С физическими увечьями мы справились, но вот травма головы оказалась серьезной. Теперь только великий Дарвин может сказать, будет он жить или нет. Все, что требовалась от меня, я сделала. Если судьбе будет угодно, он выкарабкается, а если нет… — Лимея замолчала, легонько сжав Эвино плечо.

Эва обернулась.

— Нет, он не умрет. Он не может.

— Все в руках Великого Дарвина, — печально произнесла Лимея, отступая. Но с таким видом, будто этот самый Дарвин, прежде чем что-то решить, обязательно посоветуется с ней.

Эва прищурилась, кое-что для себя понимая.

— Скажите, зачем вы вообще его спасли? Ведь, как вы говорите, он украл меня, а значит, вы должны его ненавидеть. И желать смерти.

— Что ты, — Лимея притворно схватилась за сердце, но через секунду была невозмутима.

— Мы же не варвары, в конце концов. Мне несложно догадаться, какими домыслами кормил тебя твой отец, наверняка рисуя нас самыми ужасными существами на планете. Но поверь, это не так. У нас, принципалов, заложено несколько нерушимых правил, одно из которых гласит: не причини вред примитиву. Мы априори не можем изувечить или, не дай Дарвин, убить примитива, так как они наше самое великое творение. Вы… — Лимея ласково провела ладошкой по Эвиной щеке, — самое прекрасное наше создание. И мне следует только поблагодарить Иринарха за то, что он смог взрастить подобную личность. Ты уникальна, как ни крути.

От пожирающего взгляда Эва поежилась, отступив обратно к капсуле. Возле нее она чувствовала себя более уверенно, как будто рука отца подбадривала, похлопывала по предплечью. Как и прежде.

— Могу я остаться с ним? — Эва на женщину больше не смотрела. Холодная голубизна ее глаз садила в сердце сомнения, размывая границы Эвиной правды.

— Безусловно, ты можешь проводить с ним времени, сколько считаешь нужным. Где твоя комната, ты знаешь. В любом случае за дверью останется Сабот. Не засиживайся допоздна, — кинула Лимея, покидая палату. Но Эва уже не слушала, теряясь в своих мыслях и воспоминаниях. Окутывающих теплом и спокойствием. И неважно, где она. Главное, с кем. Эванжелина перегнулась через прозрачную капсулу, раскинув руки, представляя что обнимает не стекло, а папу.

— Папочка, я так по тебе соскучилась… — ее щека сильнее прижалась к холодной поверхности. — Ты, наверно, беспокоился и хочешь спросить, где я так долго пропадала?! — Она усмехнулась. — Ты проснешься, и я все тебе расскажу. Хотя я знаю, что ты меня и сейчас внимательно слушаешь. Но я хочу увидеть твои эмоции, как ты хмуришься, смеешься. Хотя смешного будет мало, но равнодушным ты точно не останешься.

Она понизила голос:

— Я выдержу любое твое осуждение или наказание, но прошу: очнись.

Эва приподнялась, облокотившись на локти. Несколько долгих минут она вглядывалась в его умиротворенное лицо. Понимая, что чуда не будет, нерешительно произнесла: