Владимир Пекальчук - Край непрощенных

Зал начал тонуть в клубах дыма. Не 'черемуха', обычная дымовая граната. Надо выбираться отсюда, если получится, хотя вряд ли… Прямо перед собой Кирсан увидел человеческий силуэт с огромной палицей в руках и выстрелил короткой очередью, шагнул в сторону, пропуская падающее тело, и в следующий момент возле уха просвистела другая палица: сзади тоже враг.

От очередного удара он закрылся оружием, получил удар в живот ногой и снова оказался на полу. Здоровенный детина в бронежилете поверх кольчуги, нависая над ним, размахнулся дубинкой опять и выбил автомат. Кирсан схватился за нож, но удары посыпались уже с двух сторон. Десять секунд спустя ему подбили глаз, вышибли дух и скрутили. Последняя попытка отчаянного сопротивления ничего не дала: противников, один из которых оказался в крылатом шлеме, было уже четверо, и все — как на подбор здоровяки.

Когда Кирсана рывком поставили на ноги и поволокли к дверям, слух немного вернулся к нему, словно специально для того, чтобы разведчик едва-едва разобрал хриплый голос Святого:

— Держите колечко, гады…

Уши снова заложило, и оглушающая граната показалась сущим пустяком по сравнению с ударной волной боевой лимонки. Барабанные перепонки выдержали каким-то чудом, видимо, Святой подорвался где-то за стеллажами. Однако детину справа осколками убило наповал, Кирсан рухнул на пол на его труп, теперь его держал только один человек, тоже изрядно оглушенный, что с теми двумя позади — неизвестно. Разведчик не стал ничего предпринимать, прекрасно понимая, что теперь уже у него шансов нет. Даже если вырваться, выскочить на улицу, и там не окажется никакого оцепления — избитый, оглушенный и безоружный, он все равно долго не протянет.

Валяться долго ему не дали — снова бесцеремонно подхватили и потащили наружу. Да, снаружи были и другие люди с оружием — но уже без кольчуг, зато в брониках и со стволами. На некоторых — военная форма, порой странная, другие в штатском. Затем Кирсан оказался перед двумя военными, к которым его приволокли 'кольчужники'. Резь в глазах пошла на убыль, и он хорошо рассмотрел обоих. Один из них — немецкий офицер-танкист гитлеровской армии в чине вроде бы майора, белобрысый, худой, без головного убора и с автоматом Калашникова на боку. А вот второй оказался офицером российской армии с погонами капитана, с широким, волевым лицом. В руках он держал специальную снайперскую винтовку 'винторез' — стало быть, спецназ.

Оба офицера переглянулись и перебросились парой слов. Кирсан бегло говорил по-немецки — но немца понять не смог. И что гораздо хуже — русского он тоже не понял, хотя тот говорил определенно по-русски.

Тут сзади подошел еще один бородач и протянул офицерам дробовик Святого и автомат Кирсана. Капитан взглянул на автомат и как-то грустно вздохнул.

— Капитан, что ты творишь, я же свой! — прохрипел разведчик, но тот в ответ только бросил короткую непонятную команду, и в голове Кирсана разорвалась бомба.

Залитое солнцем, слепящее отраженными от мокрого асфальта лучами, затянутое туманом шоссе. По обе стороны — несущиеся навстречу деревья лесопосадки. Он поворачивает голову и встречается взглядом с Лилей. Он мог бы любоваться ее глазами вечно — но водителю нельзя отвлекаться от дороги. Перед машиной — влажное после дождя шоссе, утренний туман, и восходящее солнце впереди. И бульдозер.

Волосы встают на голове, кровь застывает в жилах. Откуда он взялся тут, едущий навстречу по их полосе, уже неважно, потому что сверкающий бульдозерный нож оставляет им жить меньше одной секунды. Он так близко, машина едет слишком быстро — не отвернуть. Удара не избежать. Смерти не миновать… но может быть, только кому-то одному. Если резко повернуть руль — автомобиль врежется не лбом, а лишь одной стороной лба. Кто-то один неминуемо погибнет, но другой окажется в стороне от оси удара и, может быть, выживет. Руки крутят руль вправо: у Лили будет шанс. Пусть маленький — но шанс. В самый последний миг Кирсан вглядывается в блестящую сталь бульдозерного ножа, словно в глаза своего смертельного врага…

Сознание вернулось медленно и неохотно. Он открыл глаза и некоторое время смотрел в грязный потолок одним глазом, вспоминая, что с ним произошло раньше. Больше всего его сейчас беспокоила собственная голова: он не понимал слов ни немца, ни россиянина, хотя знал оба языка. Если поврежден участок мозга, отвечающий за понимание речи — дело совсем дрянь, но при таких травмах человек также лишается способности и говорить, а свои слова Кирсан и выговорил, и понял. Что-то тут не то.

Он осторожно коснулся лица и головы, пытаясь оценить повреждения, и обнаружил, что кто-то наложил ему повязку.

— Очнулся?

Кирсан с трудом принял сидячее положение и заметил в нескольких шагах от себя высокого худого человека, небритого, в потрепанном сером кителе, расстегнутом на груди.

— Вроде того… А ты кто? — спросил он, тяжело ворочая распухшим языком.

— Я Макс. Пить хочешь?

— Ага…

Назвавшийся Максом протянул ему пластиковую бутылку, полную на две трети. Вода оказалась такой же затхлой на вкус, как и та, что была в его фляге.

Кирсан огляделся, пытаясь сориентироваться. Длинное помещение вроде коровника, тридцать метров на десять или около того. Да что там вроде — это же и есть коровник, только переоборудованный под содержание пленников. Загоны разделены решетками, внутри каждой камеры — грязные, оборванные люди с безучастными лицами, преимущественно мужчины. В дальнем от Кирсана конце помещения — несколько женщин в паре отдельных камер.

По проходу, предназначенному для сельхозработников и доярок, ходят туда-назад два мрачных типа, попавших сюда не иначе, как из Голливуда. Немецкий солдат с ранцевым огнеметом и американец в относительно современной военной форме с пулеметом. Посреди прохода — длинный ряд из заколоченных ящиков.

Разведчик вернул сокамернику бутылку:

— Спасибо. Меня звать Кирсаном. Или Кир, если покороче. Макс, ты можешь объяснить мне, что здесь происходит?

— Ты тут недавно, значит, и ничего не понимаешь?

— Увы. Из всех живых и мертвых, которых успел встретить, мне попался только один относительно вменяемый тип, который на поверку оказался садистом и толком ничего мне рассказать не успел. Не захотел. А потом мы попали в засаду к вот этим, меня схватили, а он погиб. Подорвался на своей гранате.

— Такой вечно улыбающийся толстяк с бородкой?

— Точно, он.

— Это Святой. Я его знаю.

Кирсан подумал, что сказать 'я его знаю' о покойнике как-то неуместно, но промолчал. Макс явно не убивается по нему — значит, невелика потеря.

— Так ты можешь мне объяснить, что за чертовщина тут происходит?! Американцы, гитлеровские солдаты, какие-то деревенщины в кольчугах… Постой. Это же на тебе немецкая форма? Только выцветшая…