Жозеф Рони-старший - Звездоплаватели (авторский сборник)

Каждый раз во время легчайшего прикосновения к ее телу я ощущал какое-то обожание, какое-то необычайно сладкое чувство, такое же, как в тот день, когда к Грации вернулась жизнь.

Быть может, такова и есть настоящая любовь? Но если это так, то она так же далека от человеческой любви как Грация от наших женщин. Я молчал, потому, что не мог передать любимой своих чувств словами, но был счастлив! Как счастливые тени блуждали мы по лесам, по берегам молчаливых озер, по подземным пустотам…

Однажды мы пришли в просторную пещеру, где зеленоватое сияние выходило из глубины и разливалось по стенам. Там, на камнях, была записана легенда о Марсе, о тех временах, когда на нем появились первые живые существа.

Мы сидели на камне, которому было не меньше миллиона лет, — когда-то это была колония множества маленьких существ — моллюсков.

И там, до боли ясно, я почувствовал, что Грация для меня троже всего на свете и что я не могу сдержать себя и должен объясниться.

Марсианка затрепетала, словно листок на дереве от ветра, необычайным сиянием вспыхнули очи, голова тихо опустилась мне на плечо и тогда… Только как мне описать это?

То были объятия, такие же чистые, как объятия матери, когда она лелеет свое дитя. Все бывшее в моей жизни показалось мне таким убогим! Женщина тех лет, когда я ее считал высшим существом и ее любовь счастьем… — все пролетело и, ухнув в пустоту, навсегда осталось за гранью… Все пропало в этот миг чуда — зарождения новой жизни!

Спиритический сеанс подходил к своему апогею. В ожидании появления духов Ребекка Штром сжимала костлявыми пальцами золотой карандашик, готовая немедленно записать любые откровения потусторонних пришельцев. Однако они почему-то медлили.

— Вероятно, я никудышный медиум, — сдалась в конце концов дама, с досадой оттолкнув от себя девственно чистый лист бумаги. — А может быть, их молчание — некий знак предостережения? Или я в чем-то провинилась? — Она окинула комнату встревоженным взглядом и обеспокоенно сжала руки.

В Ребекке Штром удивительно уживались склонность к романтизму, о чем свидетельствовал несколько рассеянный взгляд выцветших глаз, и явный практицизм, выдаваемый твердой линией решительно сжатых губ. Ее вытянутое лицо своим неизменно высокомерным выражением непроизвольно вызывало в памяти образ "корабля пустыни", причем тускло-желтый цвет волос только усиливал это сходство.

Из печального раздумья Ребекку вырвал бой часов. Она поднялась с кресла и решительно направилась в столовую — долг превыше всего!

Возле камина стоял высокий мужчина, словно сошедший с полотен Гобино. Светловолосый и зеленоглазый, Гертон Айронкастль даже в свои 43 года сохранил превосходный цвет лица, более подходивший сельской девушке, чем острым чертам типичного викинга, пирата и авантюриста. При виде входившей тетушки, Гертон галантно отодвинул для нее стул, приглашая занять место во главе накрытого стола.

Благосклонно кивнув, Ребекка удобно устроилась на стуле, а затем задала племяннику вопрос, очевидно, давно ее мучивший:

— Что означает слово "эпифеномен", Гертон? Звучит, на мой взгляд, как богохульство.

Гертон рассмеялся.

— Если считать философию богохульством, то вы как всегда правы, тетушка, — ответил он.

— И все-таки, отец, какой смысл в этом слове? — отодвигая в сторону стакан с недопитым апельсиновым соком, спросила молодая девушка, возле которой остановился лакей, готовый поставить на стол приготовленные для господ яства. Чтобы не пропустить ответа отца, девушка подняла руку, призывая слугу не греметь подносом.

Гертон повернулся к дочери. Для стороннего наблюдателя было бы потрясением увидеть в обыденной обстановке прекрасную златокудрую богиню, пребывание которой уместно разве что на Олимпе — в сонме других небожителей. Но обитатели этого дома почти не замечали невероятной красоты девушки, отдавая предпочтение ее юной прелести. Поэтому отец, улыбнувшись несколько свысока, постарался примитивно — как мудрец несмышленышу — объяснить значение непривычного понятия.

— Это означает, Мьюриэл, что если б твоего сознания совсем не существовало… ты так же готовилась бы есть ветчину и точно так же обращалась бы ко мне с вопросом, как делаешь это сейчас… Только ты не сознавала бы, что ты ешь, как не отдавала бы себе отчета, что вопрошаешь меня. Иначе говоря, при "эпифеномене" сознание существует, но все происходит так, как если бы его не было…

— Но не философы же выдумали такую чушь? — воскликнула тетя Ребекка.

— Именно философы, тетушка.

— Тогда их нужно заключить в дом умалишенных.

Получивший разрешение подать наконец блюда, лакей поставил тарелки с яичницей перед дамами, жареное мясо перед Гертоном — тот терпеть не мог яиц, а блюдо с крупно нарезанными ломтями розовой ветчины водрузил в центре стола. Затем он примостил возле Ребекки Штром небольшую, накрытую крышкой, кастрюльку, где томились в соусе сочные сосиски, и окинул взглядом предметы, расположенные на белоснежной скатерти. Булочки, масло, сахар, сливки, кофейник — все, казалось, было под рукой. Удовлетворенный осмотром, слуга слегка поклонился хозяевам и покинул столовую.

Когда с едой было покончено, Гертон позвонил, и расторопный слуга тотчас же явился с целым ворохом корреспонденции. Ребекка Штром выудила из него пару писем, адресованных ей, и газету с претенциозным названием "Храм". Ее племянник, отодвинув в сторону "Нью-Йорк Таймс", "Балтимор Мэйл", "Вашингтон Пост" и "Нью-Йорк Геральд", заинтересовался прежде всего телеграммой.

Распечатав ее, Гертон хмыкнул и пояснил взглянувшим на него дамам:

— Ждите гостей, дорогие мои. Нас осчастливят своим визитом французские родственники.

— Они такие… странные, — передернув плечами, проговорила Ребекка, довольная, что смогла охарактеризовать племянников таким емким словом.

— А я нахожу Монику очаровательной! — горячо возразила Мьюриэл, словно продолжая ставший уже привычным спор.

Старая дама холодно парировала ее выпад:

— Если бы змей-искуситель принял облик молодой девушки, он превратился бы в нечто подобное. Моника буквально излучает волны какой-то порочной притягательности.

— Вы очень верно заметили, тетушка, — согласился Айронкастль. — Счастье, что у нее нет змеиной мудрости, а чрезмерное легкомыслие сдерживается светским воспитанием.

Он уже хотел приняться за газеты, как вдруг заметил письмо с яркой экзотической маркой. Взрезав ножом клапан, Гертон вытряхнул на стол еще один конверт, носивший следы долгого пребывания в чьем-то не очень-то чистом кармане.