Святослав Логинов - Журнал «Фантастика и Детективы» №12 2013

– Итак, ваши версии, дети мои, – бесцеремонно занизив значимость Бергмана, прервала неорганизованное обсуждение бабка. Все замолчали и замерли, даже Дрис перестал бестолково кружить по комнате. В воздухе, как нечто живое, повисла неловкость.

– Игорь? – позвала бабка.

– Ну… типа ничего нового. Я вроде как думаю, что это Айза и всё такое…

– Чо?! Нафиг ты мне сдался, ага! Мечтать не вредно! Да у меня на Фобосе жених!

– Айза, не кричи, скажи лучше, кто, по-твоему, виноват.

– Сергеев и виноват! Сам всё подстроил! Типа – пожалейте меня, меня все хотят извести!

– Дура!

– Псих!

– Тишина! – неожиданно заорал Бергман. Немножко поругался для приличия в наступившей-таки тишине и сказал, кивнув на Пусю:

– Я лично думаю, это она. Типа шибко умная.

Бабка сладко улыбнулась.

– Пуся, а ты что скажешь?

Пуся лежала на полу, подперев рукой голову в нелепой шапочке.

– Я, ба, думала про снотворные колёса… Думала-думала, и вот что мне придумалось. Понимаете, мы ведь все здесь ходим в санитарку за витаминами. Каждый день. И жрём их, кому сколько надо. Как нам медики после комиссий рекомендовали, да? Кому пять штук, кому две… Эти витамины просто бесконтрольно у нас расходуются. А снотворное не расходуется совсем. Ну, и короче, если бы кто-нибудь из нас взял снотворное, чтобы подсыпать другому, он бы что по логике сделал? Добавил бы в банку со снотворным витаминов. Чтобы типа в банке со снотворным опять стало сто колёс. Они ж одинаковые внешне, колёса-то. И никто бы и не понял, что кто-то брал…

– Тварь я дрожащая или право имею! – вдруг неэротично завизжал Дрис и, разогнавшись, помчался прямо на Пусю. Раздался глухой удар, и, как говаривали оставленные за бортом жизни литераторы древности, свет померк в глазах героини.

Пуся очнулась уже на кровати: чьи-то руки осторожно ощупывали её голову.

– Вроде цела, – произнёс некто голосом Бергмана.

– Ох, от души отлегло… слава мифрилу, то есть углешёлку, – это, разумеется, была бабка. – Наипрочнейший материал, сверхзащитный! Мне ногу спас, Пусеньку вот уберёг… Я давно твержу, что одежду только из углешёлка надо шить.

Пуся осторожно повернулась на равномерный звук ударов по железу. Это Игорёк пинал по комнате отключённого безвольного Дриса.

Убедившись, что про углешёлк все всё услышали, а Пуся после сильнейшего удара в голову получила лишь маленькую шишку, бабка переключилась на разбор полётов.

– Откровенно говоря, я поначалу и впрямь на Пусеньку, бедняжку, грешила. Прости, дитя моё, но любовь порой творит с людьми странное. Заставляет совершать не обязательно хорошие поступки. Но после того, как стало ясно, что снотворного в пузырьке не хватает, я поняла, что ошиблась. Даже влюблённый человек сообразил бы досыпать недостающие таблетки. И потом, ты не стала бы рисковать, перерезая себе самой страховку: результат мог выйти непредсказуемым.

Так вот, из-за таблеток получалось, что действовал кто-то, кто не знал о витаминах. Причём кто-то с не совсем человеческой логикой. Кроме того, среди людей в принципе не могло оказаться субъекта с девиантными наклонностями: космические медкомиссии – это не шуточки. И потом, я вспомнила все ваши издевательства, начиная с безобразного имени, по отношению к бедному роботу… вот и глубокоуважаемый Бергман, насколько я знаю, всегда делал на этот счёт замечания. Но кто бы мог подумать, что результатом нейронного взаимодействия становится не столько разум, подобный человеческому, сколько чувства! Которые раз за разом ранили жестокие люди! Неудивительно, что бедняжка озверел. Интересно лишь одно: откуда несчастное создание так уместно откопало цитату из Достоевского?

– Я в него ваши библиотеки заливал, – признался Игорёк. Он уже давно утомился бить Дриса, сел рядом с Пусей и обнимал её за плечи. – Их всё равно никто нифига не читает.

– И вот что получилось, ба! Может, Дрис не из-за нас озверел, а из-за твоих книжек. Я ж говорила, что чтение – бесполезное типа занятие. А оказывается, даже вредное. Недаром уже сто лет никто никакой выдуманной фигни не пишет… хотя насчёт углешёлка ты была, по ходу дела, права… – Пуся пощупала голову.

– Ох, я старая идиотка! – воскликнула бабка, всплеснув руками. – Да и вы хороши. Вы б сказали, что вам для работы литература нужна – я бы фантастику прислала. Три закона робототехники Азимова… да мало ли… а я ж всё классику больше, всё стихи… Ты, Игорёк, когда будешь бедняжку программировать по новой, обязательно запиши ему подборочку, я тебе вышлю в ближайшее время, договорились?

Вдруг загорелся красный индикатор, и через десять секунд в воздухе забултыхались Бергман, Айза, Игорёк, Пуся и индифферентный Дрис. А прочее осталось на своих местах, потому как, на радость ректору, было зафиксировано или спрятано. Согласно инструкции, вот.

Майк Гелприн

8 мая 1961 г.

Майор Самохин затянулся по последнему разу, протянул остаток беломорины.

– Кури, – сказал он. – Ах, да, ты же не куришь. Так что, Цукерторт, сделаешь?

Арон Григорьевич, подслеповато щурясь, принялся вновь рассматривать фотографии. Девочка была хороша. Чудо как хороша была девочка.

Идеальной формы лицо, глаза огромные, чёрные, улыбка такая, что… Чтоб он так жил, какая улыбка. И льняная коса, длиннющая, до земли. Снегурочка, чистая Снегурочка, кто бы мог подумать, что дочка этого шмака.

– Поста’гаюсь, – сказал Арон Григорьевич. – Сколько у меня в’гемени?

– Да в том-то и дело, что в обрез, – Самохин досадливо крякнул. – Упустил я совсем, понимаешь. Завтра у Леночки день рождения. И приезжает аккурат завтра, из Москвы. Отпросилась у себя в верситете, чтобы, значит, с отцом встретить. За ночь надо, Цукерторт. Сдюжишь? Я прожектора прикажу подтащить. Сдюжишь, а?

– Хо’гошо, – Арон Григорьевич поднялся. – ’Газ’гешите идти, г’гажданин начальник лаге’гя?

– Вот это шмара, – восхищённо сказал Кальмар. Фотография целиком помещалась у него в ладони. – Козырная маруха, гадом буду. Эй, Клоп, ходи сюда. Скажешь уркам, пускай чифиря варят, понял? Тортик ночью ишачить будет, кум, сука, подписал.

Был Кальмар в законе. Угрюм, коренаст, поперёк себя шире да растатуирован от щиколоток до подбородка. Лагерников держал крепко. Поговаривали, что сам кум с ним за руку здоровался, когда не на людях. Цукерторта взял Кальмар под свою мазу. После того взял, как слепил Арон Григорьевич его покойную мать. По ветхому, выцветшему и потрескавшемуся фотоснимку слепил, за двое суток на тридцатиградусном морозе. Кальмар стоял тогда перед матерью с непокрытой головой, с распахнутым навстречу февральской стуже воротом рубахи. Медный крестик на верёвке вмёрз в вытатуированный на груди церковный купол. Молча стоял, потом сказал: