Станислав Лем - Собрание сочинений в 10 томах. Том 2. Солярис. Возвращение со звезд

Если бы меня в этой темноте кто-нибудь неожиданно остановил и спросил, зачем и куда я иду, я не смог бы ответить; к счастью, никого не было и мое одинокое ночное путешествие я бессознательно ощущал, как облегчение по крайней мере временное. Склон становился все круче, идти было все труднее, но я шел вперед и вперед, заботясь только о том, чтобы не свернуть с пути, будто у меня была какая-то цель. Сердце сильно стучало, я тяжело дышал, но в забытьи ломился вперед, инстинктивно чувствуя, что должен преодолеть именно такие трудности. Я раздвигал ветви горных сосен, порой застревал в их гуще, с силой вырывался и шел дальше. Иглы били меня по лицу, по груди, цеплялись за одежду, пальцы уже склеивались от смолы; на открытом пространстве налетел ветер, напал на меня из темноты, неудержимо бушевал, свистя где-то в вышине, и я догадался, что достиг перевала. Затем я снова оказался в зарослях горных сосен, здесь был теплый неподвижный воздух, насыщенный запахом хвои. На пути вырастали неожиданные препятствия — разбросанные камни, небольшой осыпающийся участок. Я шел уже несколько часов, но еще чувствовал в себе запас сил, достаточный, чтобы не впасть в отчаяние; ущелье, ведущее к неизвестному перевалу, а возможно, к вершине, сузилось так, что на фоне неба я увидел уже два его навершия, закрывающие звезды.

Давно осталась внизу полоса тумана, но холодная ночь была безлунной, а звезды давали мало света. Поэтому я очень удивился, увидев вокруг себя и над собой нечто белое, продолговатое, лежавшее во мраке, не рассеивая его, словно за день вобрало в себя свет; только когда под ногами раздался хруст, я понял, что это снег.

Он покрывал не очень толстым слоем почти весь крутой склон. Я промерз бы, наверное, до костей, ведь одет я был очень легко, но неожиданно ветер утих, и все отчетливее хрустела снежная корка, которую я пробивал, проваливаясь по щиколотку.

На самом перевале снега почти не было. На осыпи черными силуэтами торчали большие голые валуны. Я остановился с бьющимся сердцем и посмотрел в сторону города. Его закрывал склон, и только темнота, рыжеватая от неясного света его огней, выдавала место, где он лежал в долине. Надо мной дрожали яркие звезды. Я сделал еще несколько шагов и сел на плоский валун. Возле него скопилось немного снега. Теперь я не видел даже зарева города. Передо мной в темноте проступали горы, призрачные, с вершинами, побеленными снегом. Внимательно вглядевшись в восточный край горизонта, я заметил первую серую полоску, от которой поблекли звезды,— зарождался новый день. На ее фоне вырисовывалась вершина, разламывающая пополам эту полосу. И неожиданно в моем застывшем сознании начало что-то происходить, бесформенная темнота — снаружи или внутри меня? — перемещалась, опускалась, меняя пропорции, я так был сосредоточен на этом, что какое-то время ничего не замечал вокруг, а когда ко мне снова вернулась способность видеть, все уже выглядело иначе. На востоке над черной долиной небо слегка посерело, усиливая тем самым черноту скального отрога, но я смог бы указать каждый его излом, найти на ощупь любую выбоину; я знал, какая картина предстанет передо мной днем, ведь она была начертана во мне, навсегда и не напрасно. Вот оно — то неизменное, о чем мечтал, что осталось нетронутым, когда в полуторавековой пасти времени весь мой мир распался и погиб. В этой долине я провел свои детские годы — в старом деревянном летнем домике на противоположном, травянистом склоне Ловца Туч. От фундамента развалюхи, наверное, не осталось ни камешка, все балки давно превратились в труху, а горный хребет стоял, не изменившись, словно ждал этой встречи,— может, неясное, подсознательное воспоминание привело меня ночью сюда?

После такого неожиданного открытия я почувствовал огромную слабость, которую раньше успешно заглушал мнимым спокойствием, потом обдуманным, исступленным подъемом в горы. Я наклонился и, не стыдясь, дрожащими пальцами клал в рот кусочки снега, который только обжигал холодом язык, но не утолял жажды. Я постепенно приходил в себя, сидел и ел снег, все еще не совсем доверяя своему открытию, ожидая только первых лучей солнца, чтобы увериться в своих догадках. Задолго до восхода солнца с высоты, с потухающих звезд прилетела птица, сложила крылья и стала приближаться ко мне. Я замер, боясь ее спугнуть. Она пошла вокруг меня, я подумал, что птица меня не заметила, но она вернулась с другой стороны, обойдя валун, на котором я сидел. Мы смотрели какое-то время друг на друга, потом я негромко спросил:

— Откуда ты взялась?

Видя, что птица не боится меня, я снова стал есть снег. Птица наклонила голову и приглядывалась ко мне черными бусинками глаз. Неожиданно, словно насмотрелась досыта, расправила крылья и улетела. Опершись о шершавый валун, скорчившись, с замерзшими от снега руками, я ожидал рассвета, прошедшая ночь быстро прокручивалась в коротких сценах — Турбер, его слова, молчание — мое с Олафом, вид города, красный туман и просветы в нем, образованные воронками света, горячие потоки воздуха, вдох и выдох миллионного распада, висящие площади и аллеи, высокие башни с огненными крыльями, краски, доминирующие на разных уровнях, перевал, не совсем сознательный разговор с птицей, я ем снег — все эти картинки вспыхивали вместе и отдельно, как бывает во сне; это было воспоминанием и забвением того, над чем я не решался задумываться, ведь все время я пытался найти в себе согласие с тем, с чем не мог согласиться. Но это было раньше именно как во сне. Теперь я, разумный и чуткий, ожидал наступления дня; воздух был серебрист от серого рассвета, я внимательно смотрел, как медленно вытираются из ночи суровые стены гор, ущелья, осыпи, словно молчаливо подтверждая реальность моего возвращения; впервые я чувствовал себя не чужим на Земле, подданным ее и ее законов, и мог — без бунта и печали — думать о тех, кто полетит за золотым руном звезд...

Снежная вершина зажглась золотом и белизной, она, мощная и вечная, возвышалась над долиной, залитой лиловым светом, а я с глазами, полными слез, преломляющих цвета вершины, медленно встал и начал спуск по осыпи на юг, туда, где был мой дом.

Роман «СОЛЯРИС» был в основном написан летом 1959 года; закончен после годичного перерыва, в июне 1960. Книга вышла в свет в 1961 г.— Lem S. Solaris. Warszawa: Wydawnictwo Ministerstwa Obrony Narodowej, 1961.

Первая публикация в СССР — в рижском журнале «Наука и техника», 1962,4—8, сильно сокращенный вариант (переводчик М. Афремович). В этой публикации роман назывался «Соларис».

В том же 1962 г. в ленинградском журнале «Звезда», №№ 8—10, появился перевод Дм. Брускина. Именно по этому тексту читающая Россия знакомилась с романом (4 книжных издания с 1963 по 1978 г.). С него же, по-видимому, делалась большая часть переводов на языки других народов СССР. Между тем этот перевод был не полным. Редакторские, а в сущности, цензурные ножницы вырезали все философские рассуждения героев романа; особенно пострадала последняя глава «Старый мимоид». Название планеты Солярис склонялось, т. е. было мужского рода (у Лема название — женского рода).