Станислав Лем - Собрание сочинений в 10 томах. Том 2. Солярис. Возвращение со звезд

— Ты привлекаешь внимание — знаешь?

— Что поделаешь.

— Не только потому, что ты такой большой. Ты ходишь иначе. И смотришь так, словно...

— Как?

— Так, словно ты все время настороже.

— Перед чем?

Аэн не ответила. Лицо ее изменилось. Дыхание стало громче, она взглянула на свою руку. Кончики ее пальцев дрожали.

— Уже...— сказала она и тихо улыбнулась, но не мне. Словно что-то снизошло на нее. Зрачки ее расширились, она медленно опустилась на серое изголовье, отливающие медью волосы рассыпались, она смотрела на меня, как победительница.

— Поцелуй меня.

Я обнял ее, и это было ужасно, ибо я хотел и не хотел,— мне казалось, она перестает быть собой,— словно каждый миг она могла превратиться в кого-то другого. Она вцепилась в мои волосы, когда она отрывалась от меня, ее дыхание походило на стон. Кто-то из нас фальшивит, подличает, думал я, но кто, она или я? Я целовал ее, ее лицо было прекрасно до боли и чуждо до ужаса, потом — только невыносимое наслаждение, но и тогда во мне не исчез холодный, молчаливый наблюдатель. Послушное изголовье напоминало присутствие кого-то третьего, чья бдительность унижала, и, словно зная об этом, мы за все время не произнесли ни слова. Я засыпал, обнимая Аэн, а мне казалось, что кто-то стоит и смотрит, смотрит...

Когда я проснулся, она спала. Мы были в другой комнате. Нет, в той же самой. Но она как-то изменилась: часть стены отодвинулась, стал виден рассвет. Над нами, словно забытая, горела узкая лампочка. За стеной, над вершинами еще черных деревьев, занимался день. Я осторожно подвинулся на край постели; Аэн пробормотала что-то похожее на «Алан» и продолжала спать.

Я пошел по пустым, просторным залам. Окна в них выходили на восток. Сквозь них лился алый блеск, прозрачная мебель казалась налитой красным вином. В глубине анфилады я увидел чью-то тень: это был робот, жемчужно-серый, безликий, его торс слабо светился, в нем лампадкой тлел рубиновый огонек.

— Я хочу уйти,— сказал я.

— Пожалуйста.

Серебряные, зеленые, голубые лестницы. Я попрощался со всеми сразу лицами Аэн в высоком, как храм, холле. День уже был в разгаре. Робот открыл мне дверь подъезда. Я велел ему вызвать глайдер.

— К вашим услугам. Вам угодно домашний?

— Можно домашний. Мне нужно в гостиницу «Алька-рон».

— Слушаюсь. К вашим услугам.

Кто-то мне уже так отвечал. Но кто? Я не мог вспомнить.

По крутой лестнице — чтобы до конца помнилось, что это дворец, а не простой дом,— мы с роботом сошли вместе; солнце уже поднялось высоко; я сел в машину. Когда она тронулась, я оглянулся. Робот все еще стоял в позе послушания, сложенными тонкими щупальцами напоминая богомола.

Улицы были почти пусты. В садах, как покинутые причудливые корабли, отдыхали виллы, именно отдыхали, словно приземлились на минутку, сложив остроугольные, разноцветные крылья. В центре народу было больше. Остроконечные здания с раскаленными на солнце вершинами, дома-оранжереи с пальмами, дома-великаны на широко расставленных опорах — улица рассекала их, вылетала на голубеющий простор, я больше ни на что не смотрел. В гостинице я помылся и позвонил в бюро путешествий. Заказал ульдер на двенадцать. Немножко смешно пользоваться такими названиями, понятия не имея, что это такое.

У меня оставалось еще четыре часа свободного времени. Я соединился с гостиничным Инфором и спросил про Бреггов. У меня не было ни братьев, ни сестер, у дяди по отцу остались двое детей, мальчик и девочка. Если даже их нет в живых, то их дети...

Инфор назвал мне одиннадцать Бреггов. Я спросил, кто они родом. Оказалось, лишь один, Атал Брегг, происходил из моей родни. Он приходился внуком моему дяде, ему было уже под шестьдесят. Итак, я узнал теперь все про свою родню. Снял даже телефонную трубку, чтобы позвонить ему, но потом положил ее. Что в конце концов я мог ему сказать? Или он — мне? Как умер мой отец? Моя мать? Для меня они умерли гораздо раньше, и я, вторично рожденный после их смерти, не имел права спрашивать. Я воспринимал происшедшее как некое коварство, словно обманул их, трусливо бежав от своей судьбы, укрывшись во времени, менее смертельном для меня, чем для них. Это они похоронили меня в звездах, а не я их — на Земле.

И все-таки я опять снял трубку. Ждать пришлось долго. Наконец откликнулся домашний робот, сообщивший, что Атал Брегг сейчас не на Земле.

— А где?

— На Луне. Отбыл на четыре дня. Что передать?

— Что он делает? Кто он по профессии? — спросил я.— Дело в том, что... я не знаю, тот ли он человек, которого я ищу, возможно, произошла ошибка...

Обманывать робота было как-то легче.

— Он психопед.

— Спасибо. Я позвоню через несколько дней.

Я положил трубку. Он не астронавт, и на том спасибо.

Подключившись опять к гостиничному Инфору, я спросил, какое развлечение он может мне предложить на два-три часа.

— Посетите наш реалон.

— А что там?

— «Возлюбленная». Самый новый реаль Аэн Аэнис.

Я спустился вниз: реалон был под землей. Зрелище уже

началось, но робот у входа сказал мне, что я почти ничего не потерял — всего несколько минут. Он провел меня в темноту, каким-то странным способом добыл из нее яйцевидное кресло и, усадив меня в него, исчез.

Первое впечатление было, словно я сидел у театральной сцены или даже на самой сцене — так близко были актеры. Казалось, протяни руку — и дотронешься до них. Мне повезло, шла историческая драма из моих времен; время действия точно не указано, но, судя по некоторым подробностям, все происходило спустя несколько лет после моего отлета.

Сначала я наслаждался костюмами: сценография была натуралистична, но именно это меня и развлекало, ибо я улавливал множество ошибок и анахронизмов. Герой, весьма интересный, смуглый брюнет, вышел из дому во фраке (было раннее утро) и поехал в автомобиле на свидание с любимой; на нем был и цилиндр, но серый, как у англичанина, едущего на скачки. Потом показывали романтический кабачок с хозяином, каких я в жизни не видал,— он был вылитый пират; герой уселся прямо на фалды фрака и потягивал через соломинку пиво; и так далее, и так далее.

Вдруг мне расхотелось смеяться: появилась Аэн. Одета она была бестолково, но это сразу потеряло всякое значение. Зрители понимали: она любит другого, а этого юношу обманывает; типичная героиня мелодрамы, коварная, приторная — штампы и банальность. Но Аэн не поддалась искушению. Она показывала девушку безрассудную, самозабвенную и из-за безграничной наивности собственной жестокости — ни в чем не повинную, делавшую несчастными всех именно потому, что не хотела принести несчастья никому. Бросаясь в объятия одного, она забывала о другом так неподдельно, что верилось в ее искренность.