Станислав Лем - Собрание сочинений в 10 томах. Том 2. Солярис. Возвращение со звезд

Конечно, такого огромного воздействия на человечество ожидали. Закон вступил в жизнь, согласно решению, только через пять лет после его принятия, а в это время готовились многочисленные кадры воспитателей, психологов, специалистов, которые должны были следить за правильным развитием нового поколения. Была проведена полная школьная реформа, изменен репертуар всех зрелищных учреждений, тематика книг и фильмов. На всевозможные нужды и последствия бетризации в течение первых десяти лет тратилось ежегодно около 40 процентов народного дохода всей Земли.

Это было время великих трагедий. Бетризированная молодежь становилась абсолютно чужой для собственных родителей. Она не разделяла их интересов. Она испытывала отвращение к их кровожадным пристрастиям. Четверть века нужно было издавать два типа журналов, книг, ставить различные театральные спектакли, одни — для старшего поколения, другие — для нового. Но все это происходило восемьдесят лет назад. Сейчас родились дети у третьего нового поколения, а в живых небетризированных осталось немного — стотридцатилетние старики. То, что составляло сущность их молодости, новому поколению казалось таким же далеким, как традиции эпохи каменного века.

В учебнике истории я наконец нашел информацию о втором по значению великом событии минувшего века. То была победа над гравитацией. Этот век называли даже «столетием парастатики». Мое поколение мечтало о покорении гравитации в надежде, что оно принесет полный переворот в астронавтике. Действительность оказалась иной. Переворот произошел, но он охватил прежде всего Землю.

«Мирная смерть», связанная с несчастными случаями на дорогах, стала трагедией моего времени. Помню, как самые крупные ученые старались разгрузить бесконечно забитые шоссе и дороги, чтобы хоть немного уменьшить статистику все возрастающего числа происшествий; ежегодно сотни тысяч людей погибали в катастрофах, проблема казалась неразрешимой, как квадратура круга. Говорили, невозможно вернуть пешеходам безопасность: самый совершенный самолет, самая мощная автомашина или поезд могут выйти из-под контроля человека — автоматы по сравнению с человеком более надежны, но они тоже ломаются; любая, даже самая совершенная техника имеет определенный недостаток, процент ненадежности.

Парастатика, гравитационная инженерия, решила эту проблему столь неожиданно, сколь это было необходимо, ведь мир бетризированных должен был быть миром совершенно безопасным, иначе биологическое совершенство этой меры — напрасно.

Рёмер оказался прав. Сущность открытия можно было выразить математически, добавлю сразу — дьявольски сложно. Наиболее общее решение, важное «для всех вероятных миров», дал калека Эмиль Митке, сын почтового служащего, гений, расправившийся с теорией относительности так же, как Эйнштейн с теорией Ньютона. Это была длинная, необыкновенная и, как любой достоверный рассказ, неправдоподобная история, смешение дел ничтожных и великих, глупости и гениальности людей. Она закончилась йаконец через сорок лет созданием «малых черных ящиков».

Этими маленькими «черными ящиками» оснащались все средства передвижения — от водного до воздушного; эти «ящики» гарантировали «временное спасение», как в конце жизни пошутил Митке; в момент опасности — падения самолета, столкновения поездов или автомашин, одним словом,— катастрофы — освобождался заряд «гравитационного антиполя», которое, взаимодействуя с силой инерции удара или резкого торможения, сводило ее к нулю. Этот математический нуль представлял собой наиреальнейшую действительность — он поглощал всю энергию удара, снимал шок, спасая тем самым и пассажиров, и технику.

«Черные ящики» находились всюду: в лебедках, лифтах, в ремнях парашютов, на океанских лайнерах и в мопедах. Простота их конструкции была такой же ошеломляющей, как и сложность теории, по которой они были созданы.

Стены моей комнаты порозовели от первых лучей света, когда я, смертельно усталый, упал на кровать, сознавая, что познакомился со второй, после бетризации, великой революцией века, прошедшего на Земле за время моего отсутствия.

Меня разбудил робот. Он принес завтрак. Было около часа дня. Сидя в кровати, я нашарил отложенную прошлой ночью работу Старка «Проблемы звездных полетов».

— Надо ужинать, Брегт,— сделал мне замечание робот.— Иначе вы ослабеете. Нельзя так читать. До рассвета. Врачи очень не советуют, знаете?

— Знаю, а откуда тебе-то известно? — спросил я.

— Это мой долг, Брегг.

Он подал мне поднос.

— Я постараюсь исправиться,— проговорил я.

— Надеюсь, что вы правильно поняли мою доброжелательность и не восприняли ее как назойливость,— произнес он.

— Ну, конечно, понял,— сказал я.

Когда я помешивал кофе и под ложечкой начали таять кусочки сахара, меня охватило огромное и бесконечное изумление. Поразительно было не только то, что я действительно на Земле, что я вернулся и вспоминаю прочитанное этой ночью, которое никак не выходило из головы, но прежде всего то, что я сижу на кровати, что у меня бьется сердце,— что я живу. Мне захотелось в честь такого открытия сделать что-то особенное, но, как всегда, ничего хорошего придумать я не смог.

— Послушай,— обратился я к роботу,— у меня к тебе просьба.

— Я к вашим услугам.

— Ты свободен? Тогда сыграй ту мелодию, что вчера, хорошо?

— С удовольствием,— ответил он, и я под веселые звуки музыкальной шкатулки тремя глотками выпил кофе, а когда робот вышел, я переоделся и побежал к бассейну. Право, не знаю, почему я все время так спешил. Что-то меня подгоняло, словно я чувствовал г— в любую минуту мое спокойствие, слишком незаслуженное и невероятное, оборвется. Как бы там ни было, я, даже не оглядываясь, быстро пробежал напрямик через сад, несколькими прыжками взлетел на вышку и, уже отталкиваясь от доски, заметил двоих людей, выходивших из-за дома. С такого расстояния, понятно, я не мог их разглядеть, я сделал сальто, не самое удачное, и нырнул до дна. Открыл глаза. Зеленая вода сверкала, как кристалл, тени волн танцевали на освещенном солнцем дне. Я поплыл под водой к ступеням, а когда вынырнул, в саду уже никого не было. Делая сальто, я в долю секунды различил тренированным взглядом мужчину и женщину. Верно, у меня появились соседи. Я подумал, не проплыть ли мне еще раз бассейн, но старик Старк победил. Вступление к книге, где он писал, что полеты к звездам — ошибки молодости астронавтики, так разозлило меня, что я готов был закрыть книгу и никогда больше уже не возвращаться к ней. Но превозмог себя. Поднялся наверх, переоделся. Спускаясь, заметил в зале на столе вазу с бледно-розовыми фруктами, немного напоминающими груши. Я набил ими карманы брюк, нашел окруженное с трех сторон живой изгородью уединенное место, взобрался на старую яблоню, выбрал подходящее для моего веса разветвление, уселся там и принялся за изучение этой погребальной речи над делом моей жизни.