Джон Варли - Титан. Фея. Демон

Ангел чуть сложил крылья и, казалось, задумался. А затем, с грациозной легкостью орла, набрасывающегося на ягненка, схватил Адама. И взмыл вверх, используя всю инерцию для набора высоты. Поднявшись на сотню метров, он замахал огромными крылами и в считанные мгновения испарился в вышине.

На пути к «Смокинг-клубу» к Лютеру пришло Зрение. Он знал, что ничего хорошего это ему не сулит. И понял, что такой информацией Гея скорее всего просто его подстегивает. И точно — когда Лютер и его Двенадцать добрались до высокого холма, что выходил на озеро, великое древо и древесный дом, он успел увидеть лишь самую концовку.

Зрение так с ним и осталось. Оно не полагалось на его единственный глаз. Деревья, стены и расстояния были для Зрения ничто. Лютер видел воинство Кали в доме, ребенка, в одиночку играющего в комнате. Наблюдал он, как полутитанидский язычник бегает вверх и вниз по лестнице, видел, как на сцене появляется Сирокко Джонс, знал, что два человека и три титаниды нырнули в воду.

Увидев, как Демон очертя голову бросается в реку, в Лютере на несколько мгновений вспыхнула надежда. Ненавистной Джонс, знал он, даже нечестивая банда Кали не ровня — как, впрочем, если уж на то пошло, и его собственные ученики. Ничто так не порадовало бы его, как зрелище того, как Демон покромсает эту непотребную блудницу Кали. Тогда ребенок может достаться ему, Лютеру…

Не веря своим глазам, он смотрел, как мимо проносится ангел.

— Ангелы? — возопил Лютер. — Ангелы? Воже мой, Воже мой, жафем ты веня оштавил?

Его ученики нервно шаркали позади. Не имея собственных разумов, они неким образом были настроены на эмоции Лютера. До них доходило его растущее разочарование, его ненависть к Демону и к Кали… а также мгновенный и ядовитый страх перед смертным грехом, что содержался в только что сказанной фразе.

На поясе Лютер носил особый крест, сработанный из бронзы и острый как бритва. Вот он вынул его и взялся полосовать себе ноги, чувствуя, как глубоко врезается оружие, торжествуя в умерщвлении плоти.

Тут откуда-то сверху донеслось кулдыканье.

Стоило Лютеру поднять взгляд — и вот она, Кали, спускается со своего насеста на дереве. По ее невероятных размеров груди постукивал бинокль. Ее личный раб, голый мальчуган лет восьми, прыткий как мартышка, спешил за госпожой. Золотой ошейник несчастного крепился к золотой же цепочке, что привязывала его к Кали.

Кали была сплошь золото, гниение и скверна. Десятки колец, что Кали носила на пальцах рук и ног, были тончайшей работы. Носила она также бронзовый остроконечный лифчик поддерживающий ее колоссальные груди цвета охры. Обе ее ноги и две пары рук усыпаны были сотней причудливых колец и повязок — слишком маленьких для ее раздавшихся форм. Выходило так, что каждое кольцо впивалось в соответствующую конечность, а плоть как бы обтекала вокруг. Талию пережимал золотой пояс десяти дюймов в обхвате. Эпитет «осиная талия» мог быть придуман специально для Кали.

Бронзовые ногти ее составляли сантиметров пятнадцать в длину.

Лицо Кали… впрочем, не вполне верно было бы говорить о ее лице, раз уж у нее было три головы. Впрочем, правая и левая явно были не родными, их пришили туда позже. На каждой шее была надежно затянута удавка. Когда одна из голов сгнивала, Кали, долго не раздумывая, просто заменяла ее новой из доступных в Гее запасов. К тому времени, как она спрыгнула с дерева и пошла навстречу Лютеру — гротескной походкой, покачивая бедрами — ни дать ни взять, проститутка — одна из голов уже явно дозрела, а другая столь же явно была недавним приобретением. Одна была женская и белая. Теперь она уже достигла последней стадии умирания — багровая, с красными выпученными глазищами и черным высунутым языком. Вдобавок она запрокидывалась назад, ибо висела на жалком клочке плоти. Другая голова прежде принадлежала негру, чей цвет лица лишь незначительно изменился после удушения.

Центральная голова некогда принадлежала — в том же смысле, в каком Лютер некогда был преподобным Артуром Лундквистом, — жрице, чье имя в предыдущей жизни звучало как Майя Чандрапрабха. От той Майи, впрочем, осталась одна голова. Тело ее при жизни было мальчишеским, угловатым и бесплодным. Та, что теперь звала себя Кали, ни о чем не жалела. Не испытывала она и тех кратких мучений, порой посещавших того, кто ныне был Лютером. Кали торжествовала в своем ядовитом плодородии. Матка ее выдавалась будто медуза; каждый килооборот Кали разрожалась еще одним пищащим чудовищем во имя вящей славы Геи.

Она носила ожерелье из человеческих черепов.

Лицо Кали было мертво. Глаза двигались, но она не могла моргать, улыбаться, хмуриться или закрывать рот. Челюсть ее отвисла, а язык вечно торчал изо рта. Кулдыканье, которое слышал Лютер, на самом деле было смехом Кали.

Кали была воплощением кровожадности.

Вот она что-то попыталась сказать Лютеру, а пальцы ее многочисленных рук стали делать в воздухе какие-то странные жесты.

— Грит, где тебя, Лютер, черти носят? — забубнил мальчик.

Мальчуган этот был наследником великой судьбы. Сразу после начала войны ему стукнул год. Когда они с семьей спустились из своего пристанища в горах Мексики, одна из гейских «миссий милосердия» подобрала его. Мать мальчика была глухонемой, что обеспечило ему навык, столь полезный для Кали. Когда-то парнишка был радостным, здоровым и бодрым шестилеткой. Теперь же его тело напоминало то, которое мог бы нарисовать политический карикатурист, — умышленно преувеличенная худоба и табличка на груди: «Мировой Голод». Бывший мексиканец никогда не отрывал глаз от рук Кали. Теперь он казался лет на восемь старше, чем был два года назад.

— Гея дала вне плаво завлать евенка, — прогремел Лютер.

Кали закулдыкала еще громче, а пальцы ее так и запорхали.

— Грит, Гея не давала тебе никакого права его забрать, если не явишься первым, — затараторил мальчик. — Грит, не хрен было опаздывать. Грит, ты противень… — Тут Кали влепила пощечину по и без того измочаленному лицу мальчугана.

— Грит, ты паразит… Еще пощечина.

— … про-тес-тант… грит, гнида ты протестантская… грит, с таким христианским говном в башке лучше сразу повеситься. Грит, с уродами и разговора нет.

— Блудница Вавилоншкая! Шлюха Говоллы!

— Грит, ты в точку попал. Грит, дала бы тебе и всему твоему хитрожопому кагалу. Грит, не дал бы ты своего целлофана…

Кали снова его ударила.

— … целлю… целко… цели-ли-ли… целибина… целбата… це-ли-ба-та.

Мальчик аж выдохнул от радости и облегчения, когда правильно выговорил обет безбрачия, и Кали перестала его бить.

— Целибат, целибат, целибат, — бормотал он. Уж в другой-то раз он не ошибется.