Александр Громов - Мягкая посадка. Год Лемминга. Менуэт святого Витта

Проехали. Безумные мысли пассажира у окна поезда скоростной надземки…

Хомо демониус?

Проехали, сказано тебе!

Я уже начал склоняться ко второму варианту — переменить постельное белье и лечь спать, только в качестве снотворного снадобья высосать стакан коньяку, — как вдруг ожил телефон. Обыкновенный. Не браслет и не «шухер».

Звонил некий капитан Костюк из коломенской уголовной полиции и голосом, полным участия, интересовался, не имеется ли у меня сына — Малахова Виталия Михайловича, приблизительно пятнадцати лет, который находится в настоящий момент в бессознательном состоянии в третьей городской…

— Еду!!!

Ох как страшно я гнал по обледенелому шоссе — до упора давя на газ и молясь о том, чтобы никого не сбить! Фары автомобиля с дежурным нарядом охраны поначалу хорошо были видны в зеркале заднего вида, затем куда-то пропали. Плевать. Виталька… Будь трижды проклята вся педагогика и все педагоги на свете!..

Капитан Костюк, плотный мужчина средних лет, одетый почему-то в штатское, ждал меня в вестибюле больницы. Несомненно, он знал, кто я, и совать ему под нос «пайцзу» не имело смысла.

— Нападавшие задержаны.

Нападавшие?

Не то чтобы у меня отлегло от сердца, нет, однако случившееся предстало в совершенно ином свете. Оказывается, я был не виноват. Или виноват, но только в том, что не оставил сына ночевать, — так он вряд ли захотел бы остаться… Впрочем, теперь это не имело значения.

Подонков было пятеро — нормальная молодежная банда, как определил их капитан Костюк. Врожденные никчемушники. Даже не наркоманы, как ни странно. С каждым годом все более крупные и все более дикие стаи, дающие, по признанию капитана, огромный процент немотивированных преступлений, несмотря ни на какие старания СДЗН и органов. И им-то попался Виталька. Один в вагоне.

Сначала они били его, жестоко и бессмысленно. Потом, по-видимому, мочились на него всем хором. Потом, дурной силой растащив двери в тамбуре, выбросили моего сына под откос. По счастью, экспресс замедлял ход перед Коломной, да и автоматика немедленно врубает экстренное торможение при открытых дверях, и только поэтому сын остался жив — ни одно живое существо не имело бы шанса уцелеть при ударе о щебень насыпи на скорости больше двухсот верст в час.

— Черепно-мозговая и множественные переломы. Состояние коматозное. Простите, видеть его нельзя, он в операционной.

Снова «пайцза» тычется в чей-то нос.

— На… мне операционная! Дайте мне хирурга. Сейчас.

Я отказался уехать. И отказался от суетливо предложенного больничным начальством помещения для отдыха. Наверное, надо было уехать, и для Витальки было бы только лучше, если бы его оперировал хирург, у которого не стоят над душой. Я не смог. Как ни бессмысленно это выглядело, я остался сидеть в кожаном кресле в коридоре, попросив персонал — впустую, естественно, — забыть о моем присутствии. Капитан Костюк давно умчался, извинившись. Больничные ночные коридоры были именно тем, чем они были. Кто их не видел, хотя бы и в нейрохирургическом отделении. Дважды я звонил Юлии — ее не было дома, и я не знал, огорчаться мне или радоваться.

Нет, не хочу я, чтобы сюда примчалась и Юлия. Ее-то тут и не хватало. Вообще чем меньше людей, тем лучше. Когда-то давно Нетленные Мощи сболтнул мне, что предел его мечтаний — одиночная звукоизолированная камера на неделю. Вроде его «берлоги», только лучше. С книгами, но без малейшего духа человеческого, раздражающего органы чувств… Можно понять Нетленного. Любой функционер рано или поздно приходит к таким мыслям, что с ним ни делай.

И мы затворяемся в своей касте. Мы слишком привыкли к тому, что люди вообще — это просто большое множество, некая полуабстрактная категория, почти не данная нам в ощущение, и одновременно они — вот в чем парадокс — то единственное, ради чего мы без тени сомнения в своей правоте и благородстве целей играем в наши игры — до саморазрушения, иногда до пули в рот. Они подвержены болезням — а ты лечи их, перекрывай путь эпидемиям хоть кордонами, хоть собственными руками. Они подвержены тысячам опасностей по причине шалостей природы и, что бывает чаше, по собственной дури — а ты их спасай. Они подвержены неистребимой страсти добиться сразу всего малой ценой — а ты спасай ради них воздух, воду и леса, накладывай вето на наиболее губительные технологии, бери к ногтю могущественные силы, которые с удовольствием раздавят тебя как козявку, допусти ты малейшую слабину. Они не хотят жить по-человечески — и опять же именно ты учи их и дрессируй правильно отвечать на вопрос, что такое хорошо и что такое плохо, и ты же внушай им, что пещерный дикарь, свято соблюдающий табу, более цивилизован, чем самый рафинированный хлыщ, не желающий понимать, почему это ему вдруг нельзя со вкусом удовлетворить ту или иную прихоть. А они, оказывается, не просто большое множество. Они тебя не любят, но ведь ты на это и не рассчитывал, верно? Они могут убить ни за что твоего сына, а ты должен служить им, насколько хватит твоих сил, и сдохнуть за них, когда потребуется. Они — один огромный бесформенный и бессмертный организм, покрывший собою всю Землю, и ты должен заботиться о том, чтобы организму было легко и комфортно жить, расти и расползаться. Кирпичом тебе по зубам — а ты служи…

Глупо, сказал я себе. Несколько подонков напали на близкого тебе человека, а ты уже готов винить всех и всякого. Доля родительская — лотерея, сказал я себе. Почему же ты взвыл, увидев, что на твой билет не выпал главный выигрыш? Стыдиться надо так думать, сказал я себе.

Но стыда почему-то не чувствовал.

Я так и заснул в кресле и проснулся от того, что меня всерьез трясли за плечи, — наверное, отчаялись разбудить покашливаниями и прикосновениями. Хирург. Уже в чистом халате, и руки вымыл.

— ???

— Все в порядке, не волнуйтесь. Кажется, удачно.

— Вы уверены?

— Кажется — значит кажется. Вы же знаете, как бывает. Да, спасибо, что предупредили, коллега… ну, вы понимаете, насчет чего.

— Не за что, коллега.

Я был готов броситься ему на шею.

Пискнул браслет. Звонил капитан Костюк.

— Михаил Николаевич…

— Ну? — крикнул я. — Что?!

— Вы просили держать вас в курсе… Один из нападавших покончил с собой.

— Как?!

— Прямо в КПЗ. Разбил, представьте, голову о стену. Не уследили. Поверьте, никто не мог предположить…

Я дал отбой. В висках часто-часто стучало — словно маленькие зубильца расковыривали во мне неподатливую стену. Но это был не «демоний».

…Гудит комарье. Оркестром. На реке легко, пока движется плот; на продуваемых ветром озерных косах тоже достаточно терпимо, зато стоит углубиться в лес, как начинается пожирание заживо. Опускаю дырявый накомарник. В ультразвуковом пугаче дохнут батарейки, и репеллента осталось всего ничего, лучше его приберечь на вечер, к вылету мошки.