Александр Громов - Мягкая посадка. Год Лемминга. Менуэт святого Витта

— Теперь вы можете говорить?

— Могу, — сказал он деревянно. — Да. Говорить.

— Где то, что вы от меня прячете?

Он молчал. Я знал, что с ним происходит: мучительная, отчаянно безнадежная борьба человека, неумолимо затягиваемого в зыбучий песок. Отменно ясное сознание и понимание невозможности изменить хоть что-то. Наверное, нечто похожее должны чувствовать летаргически спящие, слыша, как безутешные родственники заказывают похоронной конторе кремацию мертвого, по их мнению, тела… Под мозгокрутом некоторые седеют в пять минут. Но он виноват сам, подумал я с ожесточением. Он, а не я. Это я выполняю свой долг, а он просто трус. Подонок. Дерьмо. Отрыжка человечества. И подумать только, я, именно я, лично, занимаюсь разговорами с этой подлой, выжившей из ума мокрицей, вместо того чтобы быть сейчас с моим сыном!..

Не сдержи я себя — и его зубы врачам пришлось бы выковыривать из гланд.

Все-таки было немного не по себе.

— Зря вы не согласились помочь мне добровольно, а ведь я вас предупреждал… Простите, мне некогда делать у вас обыск. — Я выразительно указал на мозгокрут. — Это мультирежимный прибор, видели такие? Ну не видели, так слышали. Если я снова включу полное подаачение, минуты через полторы вы умрете от спонтанной остановки сердца. Не страшно вам умирать по чужой воле, не по своей?

Он молчал. Я и не собирался выполнять свою угрозу — просто увеличил интенсивность воздействия на одно деление.

Теперь он был готов отвечать, но опять утратил дар речи.

— Вон там?

Оторвать плинтус руками мне не удалось, пришлось поискать инструмент. Гвоздодер сделал дело в минуту.

Разгибаясь и сдувая с находки пыль, я подумал, что Круч-кович не был так уж неосторожен, храня дискетку дома. Понимал, сколь малы шансы попасть под качественное следствие после самоубийства. На общем фоне. А может быть, рассчитывал уничтожить запись позднее.

Не успел… А возможно — не захотел. Хорошо, что психика самоубийц устроена иррационально!

Дискеточка-монегка при ближайшем рассмотрении оказалась занятная — с явно и грубо сцарапанным «ахтунгом». Разрушающаяся при попытке копирования спецдискета!

Наверняка из хозяйства Филина, больше неоткуда… Я жадно затолкнул ее в дисковод.

В затылке внятно укололо.

— Ах ты!..

Кручкович полз. Черт знает, как это ему удавалось, но он полз к мозгокруту — медленнее, чем ленивец, мучительно оскалившись — десны на виду, — со страшным трудом отвоевывая каждый сантиметр. Он был похож на погибающего в пустыне, стремящегося на грани потери разума во что бы то ни стало выбраться к людям, забывшего все, кроме одного-единственного: ползти, ползти, ползти…

Я даже не ударил его — настолько был поражен. Сильный враг. Обыкновенно даже минимального воздействия мозгокрута в режиме подавления воли хватает, чтобы объект не посмел и моргнуть без приказа. Все-таки люди очень различны. Как любил говорить один мой знакомый патологоанатом с призванием инженера, человеческий организм являет собой классический пример не доведенной до ума конструкции, впопыхах пущенной в серию на кое-как отлаженном конвейере. Разброс по параметрам прочности колоссальный. Одному для остановки сердца достаточно резкого чиха над ухом — другого пуля в висок всего лишь укладывает на больничную койку сроком месяца на два. Но никогда еще я не видел человека, пытающегося по собственной воле ползти даже при минимальной интенсивности подавления.

Этот — полз…

Пришлось слегка форсировать режим.

— Встать. Кругом. Шагом — арш! Стоп. Сесть.

Он выполнил требуемое. Я выждал секунд двадцать и вновь перевел прибор на минимум. Второй попытки неповиновения можно было не опасаться, ни у какого супермена на такое пороху не хватит.

И в этот момент на меня нашло затмение: я решил не умыкать дискетку у Кручковича, а переписать ее содержимое, осознав свою ошибку мгновением после того, как, дрожа от понятного возбуждения, выбрал соответствующую команду…

Вот примерно так и случаются мировые катастрофы — иногда от того только, что какому-то идиоту взбрело на ум шевельнуть не вовремя пальцем.

Самым удивительным было то, что, услышав шипение потревоженной гадюки, я не кинулся ничком на пол, как подсказывали мне здоровые инстинкты. Я ударил по кнопке, вышвырнув дискетку из дисковода, и лишь тогда упал, группируясь в прыжке, когда в этом уже не было никакой необходимости. Подлый «демоний» не подсказал вообще ничего. Подобрав дискетку, я понял причину и перевел дух. Верил бы в чудеса — дал бы себе зарок поставить свечку. Дискетка была горячей на ощупь — я заплясал, дуя на пальцы, — но быстро остывала, меняя цвет; можно было только поражаться тому, как мне повезло. Дискеточке этой было сто лет в обед, явно изделие первых выпусков, иначе не скисла бы от времени. Тесно и шумно стало бы в комнате. Визжали бы рикошетирующие осколки, меняя тональность визга по мере превращения их в облачка пыли…

Кручкович сидел смирно, хотя мне показалось, что на его лице мелькнуло сначала злорадство, а затем горькое разочарование. Но мало ли что может показаться в такую минуту!

Того, чего я опасался, не произошло — остывшая дискетка оказалась работоспособной. Экран высветил куцый список файлов, явно взаимозавязанных. Запустить?.. Нет, после.

— Как этим пользоваться? — спросил я.

— Смотреть. Играть.

Вот как. Игрушка.

— Как часто?

— Один раз в месяц по пять-семь минут.

— Это и есть лекарство? — решил я уточнить на всякий случай.

— Лекарство. Да.

— Принцип действия?

— Мерцание. Резонансная последовательность на основе тэта-ритма. Ноу-хау.

— Ловушки для чрезмерно любопытных есть?

— Нет.

— Это ваше средство в самом деле дает какой-то полезный эффект?

— Да.

Я прошелся по комнате, обдумывая.

— Почему вы скрывали это?

Он молчал. Я повторил вопрос, но и тогда не услышал ответа. Кручкович страшно мучился, лицо его дергалось гримасами, струйка слюны стекала из угла рта — он пытался сказать мне что-то и не мог. Я и забыл, что человек, находящийся под подавлением, способен только на самые простые ответы.

— Филин участвовал в вашем заговоре молчания?

— Да.

— Почему он покончил с собой?

Молчание. Новая серия гримас. Черт с ним, с Филиным. Покончил с собой — и покончил. В сущности, сапожник всегда без сапог. Вот и Кручкович тоже — отмеченный. Поделом.

— Счастливо оставаться, — пожелал ему я. — К сожалению, я обещал вам помочь, и мне придется сдержать слово. Своим бездействием вы совершили преступление против человечества и, следовательно, попадаете под статью Уголовного уложения. Но я избавлю вас от знакомства с Трибуналом по делам государственной важности. Вы умрете сами. Тихо.