Юрий Никитин - Бригантины поднимают паруса

Я сказал быстро:

– Надо уходить. Чемодан с зарядом грузите в багажник вон того авто, что у подъезда слева. А сами налегке попытайтесь удрать, заметая следы. Погоня уйдет за вами.

– А заряд? – спросила Эсфирь. – К тебе… или к нам?

– Я человек чести, – ответил я гордо, – хоть и гребаный демократ, но в душе рыцарь и феодал!

– Ой…

– К твоему человеку, – пояснил я. – Быстрее, народ, быстрее! Шнель, бекицер, швидше!

Двое по взмаху руки Якова остались заметать следы, а для этого пока не придумано ничего лучше простого пожара, остальные гуськом и привычно пригибаясь побежали к лестнице.

Эсфирь торопливо, пока я не опередил, села за руль, быстро проверила насчет бензина, про остальное доложил сам автомобиль, она торопливо вырулила на дорогу и погнала, быстро наращивая скорость.

– Вон там сверни, – сказал я и указал пальцем, так лучше понимают даже интеллектуально развитые, а с женщинами это вообще обязательное условие. – Через пару километров увидишь параллельную.

Она запротестовала:

– Но туда нет дороги!

– Зато есть направление, – сказал я значительно.

Она кривилась.

– Ах да, Черчилль сказал, что у вас вообще дорог нет, а только направления…

Машина будто сама перетрусила переть через пески, стонала и сопротивлялась, но кое-как перевалилась через придорожную канаву и тяжело пошла, виляя между барханами, в указанном направлении.

– А там на дороге засада? – спросила она тревожно.

– Нет, – ответил я.

– Тогда почему…

– Километров через десять, – сказал я, – блокпост. Обычно он пустовал, но сейчас почему-то там охраны как муравьев…

Она вздохнула.

– Не знаю… Не лучше ли было везти бомбу Якову и его команде?

– Не лучше, – ответил я.

– Но власти еще ничего не знают?

– Здесь власть принадлежит олигархам, – напомнил я. – Мало ли кто ею считается официально, но все рычаги в их руках… А, вон и дорога!

Она сказала с надеждой:

– Светает.

– Чем ночь темней, – сказал я, – тем ярче трансгуманизм, светлое будущее человечества.

– Человечества? – уточнила она с сомнением.

– Уже не человечества, – согласился я, – но пусть человечества. Нам, людям будущего, все равно, как называть эту весьма короткую переходную ступень от питекантропов к сингулярности.

Она замолчала, но я видел по ее напряженному лицу, что постоянно думает о нашем грузе, кое-как припрятанном в багажнике под кучей картонок из магазинов и ворохом цветных тряпок.

Не выдержав, вытащила мобильник, на этот раз осведомилась, как там насчет поставок зерна в Эр-Рияд, а я смотрел на дорогу, одновременно просматривая новости хай-тека, биологии, политики и даже экономики.

Между ними вклинилось сообщение, что глава наркокартеля Хосе Мартинес владеет через подставных лиц крупнейшей киностудией в Голливуде и спонсирует создание фильмов, в которых размывается грань между добром и злом, а все успешные люди объявляются правыми, будь это гангстер или наемный убийца.

Как раз подтверждение того, что я втолковывал Эсфири в отношении Хиггинса. Успешный человек всегда прав уже потому, что успешный. Это из той же оперы, что историю пишет победитель, всегда белый и благородный, вбивший в землю по ноздри противника, что настоящий мешок гнусностей…

– Улыбайся, – сказал я, – впереди, блин, откуда же они берутся…

– Что там?

– Блокпост, – ответил я.

– Хиггинс?

– Если бы… Увы, правительственные войска. Непонятно, маневры у них или что…

– Успеем вернуться? – спросила она.

– Вряд ли, – ответил я тревожно. – Улыбайся и будь готова.

– Придется прорываться?

– Возможно, – сказал я. – Если твоя улыбка их не убьет на месте.

Блокпост сооружен из двух десятков мешков с песком, здесь его достаточно, в стороне палатка, высокий худой парень в военной форме вышел на дорогу и жестом велел остановиться.

Я кивнул Эсфири, она послушно прижала автомобиль к обочине, хотя на всей длинной дороге мы одни-одинехоньки, дорожному движению не мешаем.

Парень подошел, автомат в руках на изготовку, посмотрел на Эсфирь, потом на меня.

– Кто такие? Что везете?

Эсфирь очаровательно улыбнулась, но промолчала, мы не в Европе, женщины говорят, когда спрашивают именно их, а я спросил обеспокоенно:

– Что-то стряслось?

Парень буркнул:

– Кого-то ищут… или что-то. Но официально простая проверка. Нас попросили помочь местным властям. Выйдите из машины…

– Хорошо-хорошо, – сказал я поспешно. – Я так не люблю неприятности…

Он опустил нацеленный в меня ствол автомата, когда я вышел и даже без всякой команды отступил от автомобиля. Эсфирь осталась на сиденье, женщина, чего от нее требовать, все они дуры набитые, да и я выгляжу перепуганным интеллигентиком.

Он кивнул мне:

– Откройте багажник.

Я вздохнул, обошел автомобиль и медленно поднял крышку. Он только наклонился поворошить цветные коробки со шляпками и прочими покупками, как сбоку в его висок уперся ствол пистолета Эсфири.

– У нас стандартный набор сувениров, – сказал я, – запомнил?

Он нервно сглотнул слюну, а я уже собрал о нем всю информацию по сети и его переговорам по мобильной связи, добавил негромко:

– Всего лишь сувениры… А вот подтверждение…

Он скосил глаза на полдюжины стодолларовых бумажек в моей руке. Эсфирь шепнула:

– Если ты умный, то сделаешь верный выбор.

– Он умный, – ответил я. – Учится у Лондоне, а здесь на каникулах у родителей.

Она промолчала, а парень взял деньги и, сунув их в карман, повернулся в сторону палатки.

– Туристы! В багажнике сувениры!

Оттуда донесся недовольный рык усталого крупного зверя, я почти наяву увидел за стенкой из тонкого шелка, словно там эмир, а не старший солдат, разлегшегося с флягой запрещенного здесь вина немолодого вояку, которому уже осточертела эта воинская служба:

– Пропусти.

Мы с Эсфирью вернулись в автомобиль, а когда отъехали, она спросила нервно:

– Не расскажет?

– Чтобы потерять лицо? – спросил я. – Он будет стоять на том, что видел только всякую сувенирную хрень.

Она помолчала, глаза чуть погрустнели.

– Пронесло…

– А чего грустная?

– Он поступил правильно, – сказала она, – иначе бы погиб первым. Но почему-то остальные сумасшедшие, что идут на смерть, невзирая…

Она запнулась, я подсказал:

– Их уважаешь больше?

– Вроде того.

Я кивнул, сам ощутил, что говорю с сочувствием:

– К сожалению, доблесть останется в прошлом. А такие вот выживут и войдут и в сингулярность.

– А пустите?

– Будем отбирать по уму, – пояснил я, – а не по честности.

– А честность?

– Честными и так все будут, – ответил я. – Поневоле. Сколько еще до твоих?

– Минут двадцать. Если ничего не случится.