Ник Перумов - Молли Блэкуотер. Сталь, пар и магия

Молли не успела б вскинуть руку, она не успела бы даже подумать о том, что надо сделать, – а огонь послушно всклубился перед нею.

И не просто всклубился – он принял в себя летящий шприц со всеми пружинами, шестернями и поршнем, впился в него, так что вспыхнули даже металл и стекло.

До Молли не долетело и пепла.

– Получай! – звонко выкрикнула Молли. И выбросила вперёд обе руки, меж которыми уже кипело, ярилось и рвалось на волю пламя.

Страшен твой дар, Молли Блэкуотер…

«Остановись! – вновь закричала прямо в ухо госпожа Старшая. – Остановись, опять вулкан разбудишь! Эхо твоё по всем землям идёт! Ты горишь, внученька!»

Внученька.

Так её ещё никто никогда не называл.

Молли даже не знала, привиделось ей это или нет, был ли голос госпожи Старшей просто её воображением или нет, но слово «внученька» этот голос произнёс на языке Rooskies.

Молли его поняла, хотя никогда не слыхала раньше.

Секунды спрессовывались, налезали одна на другую, замирали, словно льдины весной на могучей Мьёр.

Внученька…

«Не оставляй меня», – вдруг взмолилась госпожа Старшая.

Не оставляй…

Молли на миг споткнулась.

Впереди, там, где была баррикада департаментских, где торчало чёрное дуло – вернее, дула – митральезы, уже вспухло весёлое, оранжево-рыжее, клубящееся пламя. Заклятия Моллинэр Блэуотер делали им порученное, и наплевать им было на то, что сотворившая их уже сама горит и пылает.

Сзади. Опасно сзади.

Глупые. У меня ещё много огня, очень-очень-очень много. Хватит на всех и ещё останется. Это вам за Сэмми, и за беднягу Дженни, и за всех-всех, кого вы схватили. И за Билла Мюррея получайте тоже, это вы сделали его таким, вы, вы, вы!..

Она не слышала собственного голоса, истошного крика, срывающегося на визг.

Огонь; огонь спереди и сзади, ничего, кроме огня.

Гори! Гори всё, пусть всё пылает, пусть ничего не останется!..

В шею, в её основание, впились острые-преострые зубы, и Молли опять завопила – но боль разорвала завесу смыкающегося безумия.

Ярина, перекинувшись в хорька, взлетела Молли на плечо, ещё раз вонзилась клыками.

Перед глазами всё поплыло, Молли споткнулась, едва не растянувшись. Ярина уже тянула её за руку, успев обернуться человеком.

– Ты что?!

– Обещала, что укушу, и укусила! – Детское ещё лицо Ярины перекошено. – Ты плывёшь! И горишь! Не остановишься – себя убьёшь и всех нас тоже! Говорю ж тебе – дыши! И останавливайся!..

Молли поглядела за плечо дерзкой девчонке, на свою семью. Остановиться? А разве она…

Дивея. Старая Дивея, объятая пламенем, бросившаяся на броневые плиты «Геркулеса»…

Наверное, она ощущала то же самое, что и Молли сейчас. Что ж, коль так, то смерть на миру и в самом деле красного цвета.

Цвета бушующего, обретшего свободу огня.

– Бежим! Бежим, Молли, пока они не опомнились!..

Они бежали прямо на угасающее пламя, туда, где должен был быть выход.

…Чернота на стенах, трещины, словно в них ударил тяжеленный паровой молот, каким иногда рушат стены старых домов. Замерла митральеза, тоже вся обугленная, блок стволов смотрит вверх – какая-то сила согнула его в дугу. Лежат четверо департаментских – и их тоже не спасли доспехи, бронестёкла шлемов выбиты, внутри…

От одного взгляда туда Молли мгновенно согнуло в приступе жестокой рвоты.

Её рвало, но рвало огнём. Опять вскрикнула мама, бросился к ней папа, но Ярина преградила им путь.

– Не подходить! Вы ей не поможете!..

Папа послушался. Глаза у него расширились.

Баррикада осталась позади. Баррикада с мёртвыми телами.

Однако людей тут должно было быть куда больше, чем четверо, – остальные, видно, таки уцелели и смогли отступить.

Дальнейшее смешалось. Бег по коридорам; крики и выстрелы – в отдалении, никто из департаментских не дерзал теперь приближаться; несколько бронзовых шприцевых механизмов разбились о стены, к счастью, никого не задело; пэры благоразумно вперёд не лезли и в разговоры тоже не вступали.

Молли потеряла ориентировку. Она только слышала, как вполголоса бранилась по-русски Ярина, хотя и знала – за такие слова нахальную девчонку у госпожи Старшей ждала бы изрядная порция «берёзовой каши».

Лестницы вверх, лестницы вниз; Ярина тащила их за собой, куда – ведала, похоже, она одна. Но с каждой минутой находить дорогу становилось тяжелее.

Департаментские были повсюду. Справа, слева, спереди и сзади. Сверху и снизу их сапоги грохотали по ступеням. Они облачились в броню, и повредить им могла лишь сильнейшая магия самой Молли; Ярина только указывала путь.

И Департамент собирался брать их живьём. Всё больше и больше закованных в доспехи людей; в одном из коридоров их встретило аж некое подобие гарпунной пушки, стрелявшей длинными шестами, что раскрывались, выбрасывая из себя мелкоячеистые сети. Ярине, перекинувшейся в тот момент в крупного хорька, с трудом удалось увернуться…

Молли позволяла мелкой девчонке тащить себя за руку, голова её бессильно болталась из стороны в сторону, ноги заплетались. Она старалась дышать – потому что в ушах бился и бился хриплый крик госпожи Старшей, больше похожий на клёкот хищной птицы:

– Дыши! Дыши! Живи! Живи!

Огонь по-прежнему распирал грудь, и по-прежнему больше всего хотелось дать ему волю, обратив в развалины всё вокруг себя; собственная жизнь и жизнь близких казались ничтожной ценой, если удастся захватить с собой весь Особый Департамент Норд-Йорка.

И всё-таки она не поддавалась. Метались стены коридоров, звучали в ушах панические – или, напротив, ненавидящие – крики её врагов, но Молли помнила, что дать пламени полную свободу не значит победить.

Они должны выбраться отсюда. Ей нечего делать в Норд-Йорке, и Билли, и маме, и папе, и Волке с Медведем, и даже вредной Ярине. Прочь, прочь отсюда!

…А эхо от её чар раскатывалось и впрямь широко и далеко. Молли готова была поклясться, что «живое железо» в своём подземелье замерло, жадно впитывая сквозь кирпич, цемент и камень каждый отголосок.

Это было страшно – стоять на грани, словно на самом краю крыши, балансируя над бездной. Замирать, зная, что, лишь поддайся зову пустоты, – и кончится всё, обратной дороги не будет. Точно так же и с магией: ещё шаг, ещё малейшее усилие или, наоборот, забвение нужды сдерживать себя, – и она, Моллинэр Блэкуотер, вспыхнет живым факелом, подобно старой чародейке Дивее, отдавшей жизнь, чтобы только остановить бронированную громаду «Геркулеса».

И она держалась.

Потому что это очень-очень огорчит маму и папу, потому что братик Билли будет плакать. И госпожа Старшая сказала: «Не оставляй меня, внученька…» И Таньша будет горевать и злиться на неё, и… он тоже будет горевать. Он. Её Медведь.