Ник Перумов - Молли Блэкуотер. Остров Крови

Он зашагал, чувствуя, что ноги вроде уже не настолько чуждо-деревянные. Но язык с гортанью ему по-прежнему не повиновались.

Перед ним распахнули узкую железную дверь, бетонные ступени вели вниз, в темноту.

Он шагнул. Мысли, доселе остававшиеся его собственными, резко начали путаться, смешиваться, слова чужого языка зазвучали внутри черепа, отдались резкой болью по всей голове.

Ему предстояло что-то сделать. Вот прямо сейчас, немедленно.

Он просто не мог понять, что именно, и от этого становилось очень плохо.

Голова кружилась. Сильно резало шею, словно на него накинули тонкую стальную струну.

Ступени, ступени, ступени. Он же не хочет туда, он не хочет в темноту! Там таятся кошмары страшнее всего, что может измыслить Особый Департамент, чудовища, повинующиеся жуткой лесной ведьме, как же их не видит конвой, они все сейчас достанутся на зуб…

Снизу раздался дикий, истошный вой, переходящий в режущий слух визг. Человеческая гортань не в силах извлечь из себя такие звуки.

Двое стрелков с нетопырями в петлицах замерли.

– Что это, Джош?

– Кабы знать, – мрачно ответил другой егерь. Скинул с плеча карабин, передёрнул затвор; его товарищ сделал то же самое.

– Не стой, шагай! Твоя камера ещё не близко, – пихнул он мастер-сержанта в спину.

Ноги повиновались плохо. Сержант попытался что-то сказать, предупредить, остеречь – напрасно. Тьма сгущалась, в ней тонули блёклые пятна газовых рожков, и подземный коридор представал узкой щелью между готовых вот-вот сомкнуться гибельных стен мрака.

А визг всё длился, делаясь то выше, то ниже, то чуть громче, то чуть тише, но не останавливаясь.

Харпер, вдруг забилась пленной птицей мысль. Это он. Ведьма что-то учинила с ним, что-то непроизносимое, неизъяснимо ужасное…

У конвоиров, похоже, решительности тоже поубавилось. Однако тот, которого назвали Джошем, вдруг зло оскалился, крепче сжал карабин:

– Хорош труса праздновать! Пошли! Время отрабатывать жалованье!

Это подействовало. Они вновь шагали сквозь чернильную темноту, и мастер-сержант не видел впереди ничего, кроме тусклых, бледных, ничего не освещавших вокруг себя светлых пятен от раскалённых бесцветным пламенем сеток над железными раструбами горелок.

Он не видел ни пола, ни стен, ни дверей в них. Существовали только тьма и визг Харпера.

– Шагай!

Конвоир по имени Джош словно старался подбодрить сам себя.

Как далеко, хотел спросить сержант. И вновь ничего не получилось.

Глухие удары впереди, словно кто-то или что-то бьётся в запертую дверь. Скрежет рвущегося металла.

– Держи-и! – яростный крик обрывается мокрым бульканьем и жутким хрустом, тоже мокрым.

– Джош, – остановился егерь. – Джош, там что-то…

– Штаны не намочи, – злобно бросил Джош. – Дьявол, ни зги не видно, что у них с фонарями тут?.. Пол, где твой…

Он не договорил. Впереди загрохотали выстрелы.

Что-то огромное, тёмное метнулось на них из мрака впереди. Что-то залитое кровью, уже пробитое пулями, живое, безумное и очень опасное.

Оба егеря-конвоира оказались, однако, не трусы и не лыком шиты. Не просто тюремщики, чьей единственной обязанностью оставалось водить в камеры и из камер скованных наручниками арестантов.

Они разом упали на одно колено, разом вскинули карабины к плечам. Выстрелы грянули в унисон, и мастер-сержант готов был поклясться, что слышит звук раздираемой пулями плоти.

Тёмная масса обрушилась на них сверху, рыча, визжа, плюясь обжигающе-горячей слюной и размахивая когтистыми лапами. Сержанта отбросило, вжало в жёсткий холодный бетон, он ударился затылком.

Заорал опрокинутый Джош, его товарищ выстрелил в упор, крича и дёргаясь, но карабин его отлетел, ударившись в стену. Тёмное чудовище перемахнуло через распластанные тела и, не обращая на мастер-сержанта никакого внимания, помчалось дальше, к выходу из подвала.

Он остался лежать, чувствуя боком что-то мокрое и горячее.

Это был Джош, вернее, то, что от него осталось.

Сержант видывал всякое, всякие раны и всякую смерть, но сейчас его согнуло в приступе жестокой рвоты.

У другой стены ворочался и стонал другой конвоир.

Солдат Её Величества никогда не оставит раненого товарища. Надо позвать на помощь, надо крикнуть, надо выбраться отсюда…

Но вместо всего этого мастер-сержант вдруг понял, что бредёт дальше в глубь подземелья, по всё тому же узкому коридору. Без цели и смысла, но бредёт и бредёт, пошатываясь, спотыкаясь, перешагивая через неподвижные тела, ступая в хлюпающие лужи чего-то, что могло быть только кровью.

Дальше, дальше, дальше. Ему надлежало куда-то прийти, в какое-то место, и там предстояло сделать… что-то донельзя важное.

«Остановись!» – хотелось крикнуть ему.

Бесполезно.

– Совсем плоха, – бледная от тревоги Предслава Вольховна обихаживала старшую сестру, застывшую у камня, к которому привалилась спиной.

Оборотням младшая из Вольховен велела «нишкнуть и ждать».

Они ждали, как умели только они. Недвижные, словно вросшие в землю валуны.

А потом со двора, огороженного высоким кирпичным забором, настоящей крепостной стеной, донёсся истошный вопль, сменившийся не менее истошным визгом.

– Пробирает, – мрачно отметила Предслава, поспешно отжимая полотенце и утверждая пахнущий травами компресс на лбу Анеи Вольховны. – Ох, сестрица, сестрица, велика сила твоя, но и темна же!..

Темна, подумал Всеслав. Темна, потому что кроме неё, старшей дочери Вольхи Змиевича, никто за то не взялся. Все хорошими да красивыми быть норовят, вот как та же Предслава. С ворогом лютым биться, грудь на грудь с ним выходить, кровь проливать во честнóм бою, идти путём хоть и трудным, да светлым. Где и от людей тебе уважение, и перед собой чиста.

А вот Анея Вольховна…

На такое-то отваги, пожалуй, поболее требуется, что медведицей по лесам скакать, имперских офицеров ловить.

Встрепенулась и Волка. Глядела, подобно брату, то на двор, откуда раздавался дикий визг, то на старую волшебницу. Ждала команды.

Но Анее Вольховне было не до них. Глаза закатились, и на мир смотрело слепое, жуткое, белое. Лицо потемнело, морщины углубились и сделались острыми, словно ножевые разрезы. Руки, словно сухие ветки, коричневые, пальцы скрючены – увидишь, до смерти помнить будешь, по ночам от страха просыпаться.

– Готовьтесь, – бросила Предслава, не отходя от сестры. – Сейчас сработают чары, увидим, где Молли. Туда бросайтесь, выручайте. Переполох будет преизрядный, это наш шанс.

…Младшая из сестёр-чародеек положила пальцы на виски старой Анее. Сморщилась, словно от боли.

– Таньша, Всеслав, вперёд! Вихрем летите, я вам дорогу укажу по слову Анеи!

Наконец-то. Свирепое долгожданное чувство свободы, свободы от всего – конец всем расчётам и выжиданиям, вот он, честный бой!..