Джек Вэнс - Языки Пао. (Роман)

Беран не усомнился в справедливости этих утверждений.

Финистерле сформулировал еще один, на первый взгляд парадоксальный, закон природы: «Чем больше знаний накапливается в голове наставника, чем больше у него влияния и средств, тем более непредсказуемыми, дикими и разрушительными становятся его побуждения, когда склероз одолевает его мозг, и он выходит в отставку».

Через пару месяцев, выходя из административного здания, Беран оказался лицом к лицу с Палафоксом.

Беран остановился, как вкопанный; Палафокс строго смотрел на него со всей высоты своего роста.

Взяв себя в руки, Беран приветствовал наставника паонезским церемониальным жестом; Палафокс иронически ответил тем же: «Не ожидал встретить тебя здесь. Я допускал, что ты все еще прилежно пользуешься преимуществами образования на Расколе».

«Я многому научился, — отозвался Беран. — В конце концов, однако, я почувствовал, что дальнейшее образование мне не по душе».

Глаза Палафокса сверкнули: «Душа, каково бы ни было определение этого расплывчатого термина, не имеет отношения к систематизации умственных процессов».

«Но я — нечто большее, чем набор умственных процессов, — возразил Беран. — Я человек. Я вынужден учитывать все свои побуждения в целом».

Палафокс о чем-то думал — глаза его задумчиво остановились на лице Берана, после чего обратились к зубчатой веренице Зголафских вершин, темневших на фоне вечернего неба. Когда он наконец заговорил, голос его стал достаточно дружелюбным: «Во Вселенной нет ничего абсолютного. Человек вынужден направлять по своей воле множество противоречивых вероятностей подобно погонщику, усмиряющему стаю сварливых тявкающих животных, но ничто не гарантирует ему неизменный успех».

Беран уловил подспудный смысл нарочито обобщенных рассуждений Палафокса: «Так как вы заверили меня в том, что моя дальнейшая судьба вас не интересует, мне пришлось самому определять свое будущее. Поэтому я вернулся на Пао».

Палафокс кивнул: «Невозможно отрицать, что события не всегда поддаются моему контролю. Тем не менее, случайные обстоятельства нередко оказываются не менее выгодными, чем тщательно продуманные планы».

«Будьте добры, продолжайте пренебрегать моим существованием, составляя свои планы, — обронил Беран настолько бесстрастно, насколько ему позволяло самообладание. — Я научился наслаждаться самостоятельностью».

Палафокс рассмеялся с несвойственным ему благодушием: «Хорошо сказано! И что ты думаешь о новом положении вещей на Пао?»

«Я в некотором замешательстве, и еще не сделал никаких окончательных выводов».

«Твое затруднение можно понять. Необходимо оценивать и согласовывать миллионы факторов на тысячах различных уровней. Замешательство неизбежно, если ты не руководствуешься — так, как я или Бустамонте — мощными честолюбивыми стимулами, заставляющими преодолевать препятствия. С нашей точки зрения, однако, любые факторы можно подразделить на две категории: способствующих достижению наших целей и препятствующих ему».

Палафокс отступил на шаг и смерил Берана взглядом с головы до ног: «Судя по всему, ты выполняешь функции лингвиста».

Беран неохотно признал, что так оно и было.

«Хотя бы по этой причине тебе следовало бы испытывать благодарность мне и Раскольному институту», — заявил Палафокс.

«Называть мои чувства благодарностью было бы чрезмерным упрощением, вводящим в заблуждение».

«Вполне возможно, — согласился Палафокс. — А теперь прошу меня извинить — мне нужно торопиться на совещание с директором».

«Одну минуту! — задержал его Беран. — Я чего-то не понимаю. По всей видимости, вас нисколько не раздражает мое присутствие на Пао. Намерены ли вы сообщить о моем присутствии узурпатору Бустамонте?»

Прямолинейность вопроса заставила Палафокса поморщиться — наставник Института не позволил бы себе выражаться столь откровенно: «Я не намерен вмешиваться в твои дела». Помолчав пару секунд, старый раскольник произнес совсем другим тоном, словно раскрывая Берану немаловажный секрет: «Если хочешь знать, обстоятельства изменились. Панарх Бустамонте с каждым годом становится все строптивее, и твое присутствие может оказаться очень полезным».

С языка Берана чуть не сорвалось гневное восклицание, но, заметив на лице Палафокса слегка насмешливое выражение, он сдержался и промолчал.

«Не могу больше задерживаться, у меня слишком много дел, — завершил разговор Палафокс. — События ускоряются, за ними нужно следить. Через полтора-два года должны окончательно кристаллизоваться многие все еще недостаточно предсказуемые процессы».

Через три недели после встречи с Палафоксом Берана перевели в Дьеромбону, на побережье Шрайманда, где массу детей, унаследовавших сформировавшуюся за пять тысяч лет врожденную склонность паонов к смирению и терпимости, погрузили с пеленок в среду жесткой конкуренции. Многие из этих детей уже стали подростками и начинали взрослеть.

Дьеромбона — город приземистых строений из коралловых блоков, широко раскинувшийся в лесу высоких фальторинкусов — считалась древнейшим населенным пунктом на Пао. Ничего им не объясняя, всех местных жителей — два миллиона человек — эвакуировали. Гавань Дьеромбоны все еще использовалась; несколько административных управлений занимались делами носителей «героического» языка. Все остальные старые здания пустовали; темные окна зияли в белых стенах подобно глазницам черепов, выглядывающим из-за стройных стволов. В Колониальном квартале, среди многоквартирных домов, еще скрывались редкие бродяги — по ночам они отваживались выходить, чтобы поживиться брошенным добром и найти какое-нибудь пропитание. Они рисковали субаквацией, но власти вряд ли могли прочесать весь лабиринт улиц, переулков, домов, лавок, складов, квартир и бывших учреждений, в связи с чем бродяги считали себя в безопасности — постольку, поскольку они не попадались на глаза.

Носителей «героического» языка квартировали в бараках, рассредоточенных группами через равные промежутки вдоль береговой линии; в каждом барачном городке размещался легион «мирмидонов» — так называли себя новые паонезские бойцы.

Берана назначили переводчиком Дьеромбонского легиона; в качестве жилья ему предложили выбрать любой дом или любую квартиру в заброшенном городе. Беран нашел просторный коттедж на пляже с верандой второго этажа, опиравшейся на сваи и выступавшей за линию прибоя, и устроился в нем как нельзя лучше.

Во многих отношениях воспитание «боевой касты» оказалось самым любопытным из паонезских социальных экспериментов. Перемены бросались в глаза. Подобно «технологам» с побережья залива Зеламбре и «аналитикам» из Пона, «герои» были расой молодых людей — старшие мирмидоны еще не достигли возраста Берана. Их колонны, маршировавшие под ярким паонезским солнцем, представляли собой странное сверкающее зрелище — размахивая руками в такт какому-то слышному им одним внутреннему ритму, мирмидоны неподвижно смотрели вперед с выражением мистической экзальтации на лицах. На них были униформы сложного покроя и различной расцветки, но у каждого на груди была нашивка с именем, а на спине — эмблема легиона.