Джек Вэнс - Хроники Кадуола. (Станция Араминта. Эксе и древняя Земля. Трой.)

Покончив с ужином, они еще долго сидели за столом, попивая зеленый чай. Джулиан казался необычно задумчивым и немногословным. Наконец он глубоко вздохнул, будто очнувшись от забытья: «Иногда я просто не знаю, что делать. Вот мы сидим, четыре человека с общими, казалось бы, нравственными представлениями — и, тем не менее, не можем сойтись во мнениях по поводу самых фундаментальных проблем».

Майло согласился: «Удивительное дело! Какие-то шестеренки в наших мозгах крутятся совсем по-разному».

Джулиан сделал величественный жест рукой, объемлющий тысячи световых лет и бесчисленные звезды: «Я мог бы предложить решение всех наших проблем. Общие нравственные принципы будут соблюдены, и каждый разумный человек сможет приспособиться к необходимым изменениям без озлобления».

«Слушайте, слушайте! — воскликнул Майло. — Мы все ждали этого плана долгие годы. Я одобряю нравственность. Уэйнесс, по-моему, тоже достаточно нравственна — по крайней мере, никаких скандальных историй еще не было. Глоуэн — из рода Клаттоков, но это не обязательно означает его безнравственность. Так что вещай — мы слушаем!»

«Мой план, в общем и в целом, очень прост. Там, за Каретой Цирцеи — Запределье. Тысячи еще не открытых миров, многие по красоте не уступают Кадуолу. Предлагаю возродить и оживить Общество натуралистов и разослать в Запределье искателей, чтобы они открыли одну из таких планет и основали на ней новый Заповедник, в то время как Кадуол вынужден уступить неизбежной действительности!»

«И это весь план?» — спросил Майло.

«Вкратце».

«А причем тут нравственность? — с недоумением поинтересовался Глоуэн. — Вполне может быть, что несовместимость основных представлений, о которой ты упомянул, начинается именно здесь. Мы не согласовали значение термина «нравственность»».

Майло серьезно произнес: «Не вдаваясь в излишние подробности, «нравственность» в данном случае можно определить как «космос, пространство-время и Заповедник, организованные в соответствии с предпочтениями Джулиана Бохоста»».

«Майло, сколько можно паясничать? — возмутился Джулиан. — Неужели необходимо всегда и над всеми смеяться? Нравственность не имеет никакого отношения ко мне лично. Нравственность — это система координации удовлетворения потребностей и обеспечения, посредством демократического процесса, соблюдения прав всех людей, а не только капризов привилегированного меньшинства».

«На словах это звучит прекрасно, — возразил Глоуэн. — Но слова эти неприложимы к особой ситуации, возникшей на Кадуоле, где численность вороватых проходимцев, которых по закону вообще здесь не должно было быть изначально, намного превышает численность людей, честно зарабатывающих себе на жизнь на станции Араминта. Если вы дадите каждому проходимцу право голоса, каждому честному человеку придется уехать или умереть».

Джулиан рассмеялся: «Я могу пояснить свою точку зрения обобщением. В самом широком смысле нравственность предусматривает, аксиоматически и прежде всего, равенство всех представителей цивилизованной человеческой расы, то есть равенство привилегий, равенство перед законом и равноправие в процессе принятия коллективных решений — короче говоря, поистине универсальную, вселенскую демократию. Такая демократия и есть поистине универсальная нравственность».

И снова Майло запротестовал: «О чем ты говоришь, Джулиан? Спустись с облаков! Это не нравственность, а жмотский эгалитаризм, уравниловка в самой гипертрофированной форме! Какой смысл бесконечно повторять расплывчатые банальности, когда ты прекрасно знаешь, что они, как минимум, практически неприменимы?»

«Демократия практически неприменима? Ты это имеешь в виду?»

«Насколько я помню, барон Бодиссей изрек нечто по этому поводу», — вмешался Глоуэн.

«Даже так? Он «за» демократию или «против»?»

«Ни то ни другое. Барон напоминает, что демократия может функционировать лишь в относительно однородном по составу обществе эквивалентных индивидуумов. Он предлагает рассмотреть избирательный район, населенный преданными демократическим принципам гражданами, из которых двести — волки, а девятьсот — белки. В таком районе, после утверждения постановлений о зонировании и проведения законов об общественном здравоохранении, волки обязаны жить на деревьях и грызть орехи».

«Какая чепуха! — воскликнул Джулиан. — Барон Бодиссей — человек, движимый первобытными инстинктами».

«Что касается меня, то первобытные инстинкты неудержимо влекут меня в постель, — зевая, произнес Майло. — Сегодняшний день был полон событий и позволил нам свершить два великих подвига. Во-первых, мы осчастливили банджей проектом циклопического перехода имени Джулиана Бохоста. Во-вторых, мы раз и навсегда определили значение нравственности. Завтрашний день может оказаться не менее плодотворным. Спокойной ночи!»

Майло удалился. Некоторое время Уэйнесс, Глоуэн и Джулиан сидели молча. Глоуэн надеялся, что Джулиан тоже отправится спать. Джулиан, однако, не проявлял никаких признаков такого намерения, и Глоуэн внезапно осознал, что Джулиан твердо вознамерился ждать до тех пор, пока не отправится спать он, Глоуэн. Глоуэн сразу же встал — самолюбие Клаттока не позволяло участвовать в столь низкопробном соревновании. Пожелав Уэйнесс и Джулиану спокойной ночи, он поднялся к себе в номер.

Уэйнесс встрепенулась: «Думаю, мне тоже пора спать».

«Еще не поздно! — тихо, укоризненно сказал Джулиан. — Посиди со мной еще немного. Я очень хочу с тобой поговорить».

Уэйнесс, уже приподнявшаяся, неохотно опустилась на стул: «О чем ты хочешь говорить?»

«Никак не могу поверить в то, что сказала сегодня перед ужином. Ты пошутила, правда?»

Уэйнесс решительно поднялась на ноги: «Боюсь, ты ошибаешься. Наши судьбы расходятся. А теперь я хочу выспаться. И, пожалуйста, не сиди тут всю ночь, предаваясь мрачным размышлениям».

Уэйнесс долго не могла заснуть — слишком возбужденная, она прислушивалась к звукам, прилетавшим в ее окно с ночной равнины. В конце концов сон победил брожение ума.

С утра все четверо нарядились в костюмы наездников, выданные администрацией приюта. Позавтракав, они спустились к стойлам. Глоуэн взял с собой металлический чемоданчик с пистолетами — в кобуре у седла каждого наездника, в качестве меры предосторожности, должен был находиться заряженный пистолет.

Перед стойлами их уже ожидали четыре бантера с шорами, надетыми на оптические стебли. На каждом животном была сбруя для верховой езды, с седлом, закрепленным зажимами в углублении спинного хребта. Разноцветные седла — синее, серое, оранжевое и зеленое — позволяли отличать одного бантера от другого.