Джек Вэнс - Ночной огонь

«Ничего страшного, — успокоил ее Джаро. — Существуют другие соображения, по которым мне следует явиться на концерт».

«Какие такие соображения?» — с подозрением спросила Лиссель.

«Объясню как-нибудь потом».

«Гм! Ладно — не опаздывай, я не могу задерживаться ни на минуту».

«Я приду вовремя».

Джаро тщательно оделся, стараясь не выглядеть щеголем или пижоном. Он приехал в центр Танета на маленькой двухместной машине родителей; так как у него не было членского билета или абонемента, выданного «Ассоциацией покровителей искусств», ему пришлось запарковаться на общественной стоянке за Институтом и пройти в консерваторию пешком через Пингари-парк.

В свое время в вестибюле показались Лиссель и ее родственники. Джаро выступил вперед, и Лиссель его представила — группа почти не задержалась, ограничившись формальными приветствиями на ходу. Тем не менее, по мнению Джаро, все обошлось без неприятностей. Никто не задавал ему подозрительных или вызывающих вопросов, не было даже высокомерно-презрительных жестов. По существу, грозная леди Винзи почти его не замечала. Леди Ида, мать Лиссель, смерила его проницательным, но не враждебным взглядом. Остальные проявляли безразличие. Вопиющим нарушением порядка вещей было отсутствие Форби Мильдуна. По-видимому, именно этим объяснялась напряженная, мрачноватая молчаливость леди Винзи, леди Иды и Лиссель. Джаро понимал, что во избежание конфликта ему следовало вести себя обходительно и держаться на втором плане; забавляясь своим лицемерием, он позволил себе украдкой усмехнуться.

Вся компания поднялась в зал консерватории; Лиссель и Джаро замыкали шествие. Они сразу направились в ложу. На несколько секунд, пока присутствующие рассаживались, возникла неразбериха, и хриплые строгие указания леди Винзи гулко разносились по аудитории. Джаро ненавязчиво нашел себе место рядом с Лиссель, у боковой перегородки; казалось, его никто не замечал. Лиссель вела себя отстраненно. Джаро молча сидел, наблюдая за компанией и пытаясь представить себе, из-за чего настроение Лиссель так резко изменилось. Ее лицо побледнело и вытянулось; как обычно, однако, она выглядела изящной и притворно застенчивой в темно-синем платье, украшенном несколькими скромными полосками белых и розовых кружев. На голове у нее была пересекавшая лоб темно-красная лента, расшитая синим орнаментом, с неограненным лунным камнем посередине.

Усевшись, леди Винзи обвела взором аудиторию и во всеуслышание поделилась наблюдениями по этому поводу. Мало-помалу завязался благопристойный разговор, и даже Джаро позволили вставить две-три фразы. Он вел себя настолько чинно, что леди Ида, сидевшая слева от Лиссель и внимательно следившая за каждым его движением, не могла найти никакого повода для критики. Леди Ида, невысокая и уже немного расплывшаяся матрона в стильно обтягивающем грудь платье, отличалась лилейно-кремовой кожей и крашеными завитыми кудряшками розоватого оттенка. Ее безукоризненно выхоленная фигура казалась, поблескивала лаком, словно сошла со страницы журнала мод. «Такой будет Лиссель, — подумал Джаро, — когда пройдут годы и от молодости останутся одни воспоминания».

Подобно остальным родственникам Лиссель, леди Ида с очевидным почтением относилась к леди Винзи, на редкость уродливой высокой старухе с мощным торсом, обширным тазом и длинными костлявыми конечностями. Череп леди Винзи ощетинился жестким ворохом поседевших волос со стальным отблеском; на ее оплывшем складчатом лице пестрели пятна цвета старой ржавчины. Крупные черты ее лица производили впечатление грубости, даже вульгарности: мохнатые брови нависли над глубокими темными провалами глазниц, морщинистая задубевшая кожа обвисала со щек ниже челюстей, как у бульдога, кончик горбатого мясистого носа практически закрывал верхнюю губу. Несмотря на все эти недостатки, леди Винзи излучала такую жизненную силу и напористость, что ее уродство становилось положительным качеством и привлекало взгляды окружающих. Громкий и хриплый голос старухи точно соответствовал ее характеру; ее замечания, самого интимного и конфиденциального сорта, можно было слышать на другом конце зала, причем это ее нисколько не беспокоило. Окруженная родней, она казалась символом первобытного матриархата, источающим властную ману. У Джаро возникло впечатление, что от нее исходил жирноватый сырой запашок, как от висящей на крюке туши огромного костлявого зверя. Джаро переводил взгляд с леди Винзи на леди Иду и на Лиссель. Три поколения, три личности, как на полицейском параде для сравнения подозреваемых! Присмотревшись, можно было заметить некоторое сходство между тремя, какой бы нелепой не представлялась идея такого сходства. «Прелести Лиссель больше никогда не вызовут у меня возбуждение», — подумал Джаро.

Заметив его внимание, Лиссель прошептала: «Вот! Теперь ты встретился с моей семьей — роскошная компания, правда? Матушка — как драгоценная кукла, вся блестит и переливается! А леди Винзи у всех вызывает трепет».

Джаро решил сменить тему разговора: «Где же твой дядя?»

Мимолетное оживление Лиссель пропало, лицо ее вытянулось пуще прежнего: «Сегодня его постигла большая неудача, поэтому он плохо себя чувствует».

«Что случилось?»

Лиссель поджала губы: «Его надул проклятый Гильфонг Рют, и это всем нам дорого обойдется».

«Всем вам?»

Щеки Лиссель слегка втянулись, она выставила лицо вперед — так, что нос ее словно воткнулся в воздух; на какое-то мгновение Джаро увидел нарисованный в бледных пастельных тонах неопределенно-капризный набросок профиля леди Винзи. Видение это исчезло так же быстро, как появилось, но у Джаро перехватило дыхание, он окаменел. Теперь он не соблазнился бы возможностью переспать с Лиссель, даже если бы та явилась ему обнаженной в ванне, наполненной сладкими сливками.

«Мы все разделяем горе дядюшки Форби», — ответила Лиссель и быстро отвернулась.

Леди Винзи впервые заметила Джаро. Изучив его в течение пяти секунд, она изгнала его за пределы сознания, как рыбак, выбрасывающий сорного малька обратно в воду.

Джаро просмотрел брошюру с программой концерта. В ней, помимо прочего, говорилось:

«Сегодня вечером «Пиликающие отруби» исполнят последовательность вдохновенных музыкальных иллюзионов в стиле пяти символизмов новой эонической геральдики, завершенную репризой, формирующей ослепительно выразительное единство».

Из дальнейшего описания Джаро почерпнул, что включенные в программу произведения, несмотря на прецизионную утонченность их структуры, могут не оказаться непосредственно доступными неподготовленному слушателю.