Джек Вэнс - Ночной огонь

«Ее зовут Эарна, — сказала Томба. — Она примерно нашего возраста, это ее дворец. Она известила двух своих лучших паладинов о том, что они должны к ней спешить, и что она примет того, кто прибудет первым. С запада мчится Шинг, из черного металла с серебряными прожилками. С востока мчится Шанг, из меди с прожилками зеленого муадра. Они встретятся у входа во дворец и будут биться на смерть. Победитель поднимется к Эарне в спальню и овладеет ею. Кто из них возьмет верх? Один, если победит, обеспечит ей жизнь, полную радостей преданной любви. Другой сулит ей череду кошмарных унизительных мучений».

На мой вкус, Томба нарисовала слишком фаталистическую картину. Я снова наклонилась, чтобы заглянуть в окно замка, но увидела только песок — там больше ничего не было.

Смеркалось, с моря налетал холодный ветер. Томба отвернулась, и мы молча вернулись домой.

Впоследствии Томба потеряла интерес к пляжу. Ветер и брызги прибоя разрушили замок — он осел и превратился в груду песка. Каждый раз, когда я проходила мимо, я пыталась представить себе, что случилось с Эарной. Кто завладел ею: Шинг или Шанг? Но я так и не задала Томбе этот вопрос.

Лето прошло, начался третий семестр. Все было как прежде. Однажды, поздно вечером, мы сидели вместе в темноте. Мы пили мягкое вино — оно называется «Голубой цветок» — и нас обеих охватило необычное волнение. Томба сказала — между прочим, словно говорила о повседневных делах — что ждет скорой смерти, что она меня любит и хочет оставить мне свои вещи, чтобы я ими пользовалась по своему усмотрению.

Я ответила, что это не более чем несуразная фантазия, и что ей не придется делать ничего подобного. Кроме того, я посоветовала ей не уделять слишком много внимания мрачным мыслям.

Томба только наклонила голову свойственным ей мечтательным жестом и улыбнулась. Она сказала, что к ней снизошло откровение — перед ней открылся безграничный простор. Теперь она столько знала, у нее в уме накопилось столько всевозможных сведений, что на протяжении любого промежутка времени она могла постигать лишь малую толику доступных ей истин.

Я согласилась с тем, что это замечательно и любопытно, но усомнилась в том, что подобное откровение должно было обязательно привести к ее скоропостижной кончине.

«Это неизбежно», — ответила Томба. Она объяснила, что пять способов восприятия, доступных человеку, образуют нечто вроде картонного фасада, вводящего ум в заблуждение. Проникнув просвещенным взором сквозь этот фасад, она постигла трагическую перспективу реальности. Ужасная правда скрывается за фальшивой маской повседневного бытия! От нее нет спасения, ей лучше сразу покориться вместо того, чтобы затягивать сопротивление. Подчинение истине — единственный способ избавиться от мучительной агонии надежд, любви и стремления к познанию.

«Таков ответ на все вопросы, — утверждала Томба. — Полное самоотречение перед лицом близкой смерти. Только так можно положить конец надеждам».

Я возразила: «Такие вещи можно говорить только в состоянии истерики или умопомрачения! Откуда ты знаешь, например, что ты скоро умрешь?» Томба заверила меня, что может видеть свое тело со стороны в форме трехмерной конструкции из контурных линий, переливающихся разными цветами — розовым, желтым, лазурным, вишневым. Согласно ее представлению, эти цветовые волны, пробегавшие по координатной сетке ее фигуры, отображали различные фазы повседневного существования. Но в последнее время цветные линии приобрели бледный ржавый оттенок, что свидетельствовало о начале омертвения.

С меня было довольно этих бредней! Я вскочила на ноги и включила светильники. Я сказала Томбе, что такие рассуждения, в конце концов, непристойны и отвратительны.

Томба только тихо рассмеялась и сказала, что истину невозможно изменить оскорблениями. Зачем отшатываться от сладостной, пленительной смерти с такой нравоучительной страстностью?

Я спросила ее: «Кто внушает тебе такие мысли? С кем ты говорила? Может быть, ты вступила в любовную связь с человеком, подталкивающим тебя к самоубийству?» Томба уклонилась от прямого ответа и сказала, что такие вопросы ведут только в тупик, и что значение имеет истина, а не личности. На этом наша беседа закончилась».

Скирль помолчала и продолжила: «Опять же, невозможно рассказать обо всем. Упомяну только самое важное. Я сообщила о происходящем Мирлю Сандеру. Он пришел в ярость. Он узнал от меня все, что мне было известно, и все, о чем я подозревала. Он изменился на глазах — стал человеком, преследующим единственную цель. Он намеревался найти мерзавца, совратившего ум его дочери — а также, скорее всего, ее тело — и расправиться с ним. Внезапно я поняла, что Мирль Сандер — очень опасный человек. Он объяснил мне, что только представляется окружающим юрисконсультом, что на самом деле он судебный исполнитель — частный подрядчик, выслеживающий осужденных преступников и приводящий приговор в исполнение. Он сказал также, что вместе мы разберемся в происходящем. Прежде всего он организовал медицинское обследование для меня и для Томбы. Нас обеих объявили здоровыми, хотя в случае Томбы наблюдались симптомы странного, не поддающегося точному определению психического расстройства, по поводу которого врачи не могли ничего рекомендовать.

Томба с возмущением отнеслась к вмешательству в ее жизнь. Она считала, что я злоупотребила ее доверием — несмотря на то, что меня подвергли такому же обследованию. Она сразу догадалась, в чем дело, и наши отношения стали довольно прохладными.

Я снова посоветовалась с господином Сандером. Он указал на то, что в моем положении компаньонки и репетитора было легче всего выяснить, кто оказывал влияние на Томбу, и поручил мне выполнение этой задачи. Принимая все меры предосторожности, я стала наводить справки. Улики оказались на виду. Следы вели к некоему Бен-Лану Дантену и двум другим преподавателям с факультета религиозной философии. Томба проходила курс истории производных вероисповеданий под руководством Дантена; они вели длительные обсуждения после занятий, а также встречались по вечерам.

Когда я рассказала ему о том, что мне удалось выведать, Мирль Сандер навестил Дантена. И романтические свидания, и преподавание его курса немедленно прекратились. Дантен объяснил это Томбе каким-то изменением расписания. Томба удивилась, но не слишком встревожилась. Мне это показалось странным, и мои подозрения в отношении Дантена только приумножились. Это был незаурядный человек: стройный, изящный, еще довольно молодой, но интеллектуально развитый не по годам, с серьезной бледной физиономией в ореоле темных кудрей. Глаза у Дантена были огромные, сияющие, темного золотисто-орехового оттенка; у него были такие нежные губы и такая пленительная улыбка, что многим девушкам хотелось поцеловать его при первой встрече. Я не относилась к их числу. У меня его внешность вызывала приступ тошноты. Я считала, что он — пресыщенный, развращенный декадент, хотя и достопримечательный с патологической точки зрения.