Артур Кларк - Девять миллиардов имен Бога

Судя по тому, что вы мне рассказали, лучше бы я остался в ракете. Впрочем, и так грех жаловаться.

Некоторое время мы сидели молча. Затем Джимми как бы ненароком заметил:

— Акселерометр показывает, что на спуске ускорение достигало двадцати одного g . Правда, всего на три секунды. Бо́льшую часть времени было от двенадцати до пятнадцати.

Давид, казалось, его не услышал. Наконец я сказал:

— Что ж, трудно и дальше удерживать репортеров. Не хочешь с ними поговорить?

Давид поколебался.

— Нет, — ответил он. — Не сейчас.

Увидев выражение наших лиц, он резко покачал головой.

— Нет, — повторил он, — дело вовсе не в том. Я готов полететь заново хоть сейчас. Но мне надо немного посидеть и подумать.

Он замолчал, а когда заговорил снова, из-за обычной маски невозмутимости показался настоящий Давид.

— Вы думаете, будто у меня вообще нет нервов, что я иду на риск, не думая о последствиях. Что ж, это не совсем так, и я бы хотел, чтобы вы знали почему. Я никогда никому об этом не рассказывал, даже Мэвис.

Вы знаете, что я не суеверен, — начал он, словно извиняясь, — но у большинства материалистов есть свои тайные заморочки, даже если они не хотят этого признавать.

Много лет назад мне приснился удивительно яркий сон. Сам по себе он мало что говорил, но позднее я узнал о двух других людях, которые, по их словам, пережили почти то же самое. Одного из них вы, вероятно, читали, поскольку это Джон Уильям Данн [11] Джон Уильям Данн (1875–1949) — британский авиаконструктор и философ. (Прим. ред.) .

В своей первой книге, «Эксперимент со временем», Данн рассказывает, как однажды ему приснилось, будто он сидит за приборами некоего летательного аппарата со стреловидными крыльями, а много лет спустя пережитое стало реальностью, когда он испытывал свой самолет с естественной устойчивостью. Я вспомнил свой сон, и слова Данна произвели на меня немалое впечатление. Но второй случай потряс меня еще больше.

Вы наверняка слышали об Игоре Сикорском — он спроектировал некоторые из первых самолетов-амфибий для дальних перелетов, их еще называли «клиперами». В автобиографии он рассказывает, как ему приснился сон, очень похожий на сон Данна.

Он шел по коридору с дверями по обеим сторонам и электрическими лампами на потолке. Пол под ногами слегка вибрировал, и откуда-то Сикорский знал, что находится внутри летательного аппарата. Однако тогда в мире еще не было таких самолетов, и мало кто вообще верил в возможность их существования.

Этот сон, как и сон Данна, стал явью много лет спустя. Сикорский совершал первый полет на своем «клипере», когда вдруг понял, что идет по тому самому коридору.

Дэвид смущенно рассмеялся.

— Думаю, вы догадались, о чем был мой сон. Не забывайте, однако, что я не зациклился бы на нем так, не наткнись я на похожие случаи.

Я в маленькой пустой комнате без окон. Со мной еще двое, и все мы в костюмах, которые я тогда принял за водолазные.

Передо мной некая приборная панель с круглым экраном. На экране какое-то изображение, но оно было лишено для меня смысла, и с тех пор я не могу вспомнить, как оно выглядело, хотя много раз пытался. Все, что помню, — как я повернулся к тем дюйм и сказал: «Осталось пять минут, парни» — хотя не уверен, что это в точности те слова. Ну а потом я проснулся.

Воспоминания об этом сне преследуют меня с тех пор, как я стал пилотом-испытателем. Нет, «преследуют» — неподходящее слово. Сон дал мне уверенность, что до поры до времени со мной ничего не случится — по крайней мере, пока я не окажусь в той самой кабине с теми двумя. Что будет дальше — не знаю. Но теперь вы понимаете, почему я чувствовал себя чуть ли не в полной безопасности, когда падал на A-двадцать или когда мне на A-пятнадцать пришлось сесть в Средиземном море.

В общем, теперь вы знаете. Можете смеяться, если хотите, — иногда я и сам смеюсь. Но даже если все это ничего не значит, тот сон придал мне уверенности на подсознательном уровне, и это принесло немалую пользу.

Смеяться мы не стали. Помолчав, Джимми спросил:

— Те двое — ты их узнал?

Давид нахмурился.

— Никогда об этом не думал. Они ведь были в скафандрах — лиц не разглядеть. Но один вроде как похож на тебя, Джимми, хотя выглядел намного старше, чем ты сейчас. Боюсь, что тебя там не было, Артур. Увы.

— Рад слышать, — сказал я. — Как и всегда, я останусь на Земле, чтобы выяснить потом, что пошло не так. Мне хватит терпения подождать, пока не откроют пассажирские рейсы.

Джимми поднялся на ноги.

— Ладно, Давид. Пойду разберусь с той толпой за дверью. А ты пока поспи — со сновидениями или без. И кстати, А-двадцать будет в строю уже через неделю. Думаю, это последняя химическая ракета; говорят, для нас почти готов атомный двигатель.

Мы никогда больше не говорили про сон Давида, но, подозреваю, часто о нем вспоминали. Три месяца спустя Давид поднял А-20 на высоту в шестьсот восемьдесят километров, рекорд, который никогда не побьет аппарат подобного типа, поскольку никто больше не строит химические ракеты. Безупречная посадка Давида в долине Нила положила конец их эпохе.

Прошло три года, и появилась А-21. Она выглядела очень маленькой по сравнению с ее гигантскими предшественницами, и не верилось, что она была ближе всего к космическому кораблю, который человечеству еще предстояло построить. На этот раз старт производился с уровня моря, и Атласские горы, бывшие свидетелями наших прежних запусков, теперь стали лишь далеким фоном для происходящего.

К тому времени и Джимми, и я вполне разделяли веру Давида в предопределение. Помню прощальные слова Джимми, когда закрывался шлюз:

— Уже недолго осталось, Давид, до того, как мы построим трехместный корабль.

И я знал, что шутит он лишь отчасти.

Мы увидели, как А-21 медленно поднимается в небо по восходящей спирали — это не было похоже ни на одну из ракет, которые когда-либо знал мир. Преодолевать земное притяжение теперь было проще: на ракете имелся источник атомной энергии — и Давид мог не спешить. Ракета медленно удалялась, наконец я потерял ее из виду и отправился в радарную.

Когда я пришел туда, сигнал уже исчезал с экрана, а мгновение спустя моих ушей достиг звук взрыва. Таков был конец Давида и всех его снов.

Следующее, что помню, — как летел над долиной Конуэй на вертолете Джимми, а справа вдалеке от нас сверкала гора Сноудон. Раньше мы никогда не бывали у Давида дома и никак не думали, что окажемся здесь по такому поводу. Но это было самое меньшее, что мы должны были сделать.

Внизу проплывали горы, мы разговаривали о будущем, которое внезапно окрасилось в мрачные цвета, и о том, как быть дальше. Кроме потрясения от потери друга к нам пришло осознание того, насколько твердую уверенность мы переняли у Давида. И теперь эта уверенность разбилась вдребезги.