Артур Кларк - Девять миллиардов имен Бога

Робот не знает условностей человека, его жалких слабостей. Он никогда не изменит логике, не поддастся себялюбию и амбициям. Он будет дополнять человека.

Пейтон вспомнил слова Тордарсена: «Отныне они должны делить будущее поровну».

Пейтон прервал свои грезы. Все это случится — если случится — через сотни лет. Он подошел к Инженеру.

— Я готов уйти. Но я вернусь.

Робот обернулся.

— Стой и не двигайся! — приказал он.

Пейтон с удивлением посмотрел на Инженера. И тут он разглядел выпуклость в потолке, точно такую, как та, которую он обнаружил, когда только вошел в город.

— Эй! — закричал он. — Я не хочу…

Но было уже поздно. За ним находился темный экран, чернее черной ночи. Перед ним была лесная опушка. Был вечер, и солнце почти касалось деревьев.

Неожиданно позади раздалось хныканье. Очень испуганный лев недоверчиво вглядывался в лес. Лео не понравилась транспортировка.

— Ничего, все позади, старина, — примиряюще сказал Ричард. — Нельзя их осуждать за желание избавиться от нас как можно скорее. Между нами говоря, мы доставили им массу хлопот. Пошли, мне не хочется ночевать в лесу.

На другом конце мира группа ученых даже не подозревала о размерах их триумфа. В Центральной башне Ричард Пейтон II обнаружил, что его сын не гостил последние два дня у кузин в Южной Америке, и готовил к возвращению блудного сына подобающую речь.

Далеко от Земли Мировой совет строил планы, чтобы задержать приход Третьего Возрождения.

А виновник всех тревог ничего об этом не знал и жил в тот момент без забот.

Пейтон медленно спустился по мраморным ступеням от таинственного входа, чей секрет он пока не разгадал. Лев следовал чуть позади, оглядываясь и негромко порыкивая.

Они пошли вместе по металлической дороге мимо низкорослых деревьев. Пейтон был рад, что солнце еще не село. Ночью дорога мерцала, словно радиоактивная, и на фоне звезд кривые деревья выглядели не очень привлекательно.

На повороте он задержался и оглянулся на изогнутые металлические стены с черными отверстиями. Ощущение победы исчезло. Он знал, что, пока живет, не забудет того пресыщенного покоем и удовлетворенностью мира, что лежит за этими стенами.

В глубине души он ощущал страх перед этим чувством удовлетворенности. Любое достижение мира меркло перед обессиливающей негой, которую дарила Комарра. На миг к нему явилось ужасное видение. Словно он, сломленный и старый, бредет по этой дороге в поисках забытья. Он пожал плечами и пошел дальше.

Подойдя к кораблю, Пейтон воспрянул духом. Он вновь раскрыл книгу и пробежал взглядом по страницам, испещренным мелким почерком, пьянея от перспектив обладания. Давным-давно здесь проходили караваны с золотом и слоновой костью для жен царя Соломона. Но все драгоценности — ничто по сравнению с этим фолиантом. Вся мудрость Соломона не смогла бы представить новую цивилизацию, которая стоит за строчками этой книги.

Пейтон запел, хотя делал это крайне редко, в особых случаях. Песня была очень старой, она пришла из мира, где еще не было атома, межпланетных путешествий, даже просто полетов по воздуху. В ней говорилось о цирюльнике из Севильи — где-то могла быть эта Севилья?

Лео молчал сколько мог. И наконец присоединился к Пейтону. Дуэт получился не самым удачным.

Когда наступила ночь, лес и все его секреты скрылись за горизонтом. Лицом к звездам, рядом с Лео, стерегущим его, Пейтон сладко уснул.

На сей раз — без сновидений.

[2] Перевод К. Плешкова.

Вздрогнув, профессор Миллуорд сел на узкой койке; тяжелые меха мягко упали на пол. На сей раз он был уверен, что это не сон; в морозном воздухе, царапавшем легкие, все еще будто бы носилось эхо раздавшегося в ночи грохота.

Накинув меха на плечи, Миллуорд напряженно вслушивался. Опять ни звука. Из узких окон западной стены падали полосы лунного сияния; свет причудливо ложился на бесконечные ряды книг, подобно тому как он покрывал останки мертвого города внизу. В мире царила абсолютная тишина; даже в старые времена в городе в такую ночь было бы тихо, а сейчас было тихо вдвойне.

Профессор Миллуорд заставил себя выбраться из постели и подбросил немного кокса в печку, после чего побрел к ближайшему окну, то и дело останавливаясь, чтобы любовно коснуться томов, которые охранял все эти годы.

Сощурившись от яркого лунного света, он всмотрелся в ночь. Небо чистое; тот грохот был чем угодно, но только не ударом грома. Он донесся откуда-то с севера и теперь раздался снова.

Расстояние приглушило его — расстояние и холмы, лежавшие вокруг Лондона. Шум не несся по всему небу с неукротимостью грома, но раздавался, по-видимому, из какой-то одной точки. Это не было похоже ни на один из природных звуков, которые когда-либо приходилось слышать Миллуорду, и на мгновение в нем вновь возродилась надежда.

Не было сомнений: лишь человек в состоянии произвести подобный звук. Возможно, мечта, которая двадцать с лишним лет помогала ему выжить среди сокровищ цивилизации, вскоре перестанет быть мечтой. Люди возвращаются в Англию, пробивая себе путь сквозь льды и снега с помощью оружия, которое дала им наука до прихода Пыли. Это было странно, что они идут по суше и с севера, но он прогонял любые мысли, способные погасить вспыхнувший огонек надежды.

В ста метрах внизу лежало бурное море из заснеженных крыш, залитое резким лунным светом. Вдалеке долговязыми привидениями на фоне ночного неба мерцали высокие трубы электростанции Баттерси. Теперь, когда купол собора Святого Павла обрушился под весом снега, они возвышались над Лондоном в гордом одиночестве.

Профессор Миллуорд медленно прошелся вдоль книжных полок, обдумывая зревшую в голове теорию. Двадцать лет назад он наблюдал, как последние вертолеты тяжело поднимаются из Риджент-парка, перемешивая винтами беспрерывно падающий снег. Даже после того, как вокруг сомкнулась тишина, он не хотел верить, что Север опустел навсегда. Однако он прождал уже целое поколение, отдав полжизни, чтобы сохранить книги.

Сперва по радио — которое оставалось единственной связью с Югом — порой говорили о колонизации экваториальных территорий, где теперь царил умеренный климат. Он не знал, каков итог этого далекого сражения, которое с отчаянными усилиями велось в умиравших джунглях и пустынях, уже ощутивших первое прикосновение снега. Возможно, оно окончилось неудачей; радио смолкло уже больше пятнадцати лет назад. Однако если люди и машины действительно возвращались с севера — или откуда еще, — он снова услышал бы их голоса, их рассказы о землях, где они побывали.

Профессор Миллуорд покидал здание университета от силы десять раз в год, и то лишь по крайней необходимости. За прошедшие двадцать лет он обеспечил себя всем необходимым в магазинах района Блумсбери: во время последнего исхода людям пришлось многое оставить из-за нехватки транспорта. Собственно говоря, его нынешнюю жизнь можно было назвать роскошной; ни один профессор английской литературы никогда не одевался в те наряды, что он взял в меховом магазине на Оксфорд-стрит.