Рэй Брэдбери - Мы — плотники незримого собора (сборник)

Для Шоу все эти изобретения стали бы возбудителями Жизненной Силы. С ноутбуком, вместо Моисеевой скрижали, Шоу вдохнул бы новую жизнь в современный театр и вложил бы в него свою душу, перещеголяв Уэллса и всех нас, вместе взятых.

Уэллсу, последним трудом которого была печальная книга «Разум на привязи», Шоу крикнул бы:

– Сиди, Герберт Джордж, не двигайся! Твоя привязь опутывает весь мир, охватывает Сатурн, чтобы тебе удалось дотянуться до Центавра. Конца нет, а есть только вечное Начало. Залог этого – к примеру, мое поведение. Тоска сама загоняет себя в гроб. Пессимизм – это самовнушенное предсказание. Пусть мыс Канаверал станет предновогодним Четвертым июля. Пусть все заржавевшие пусковые башни встрепенутся и оживут от жидкого кислородно-водородного пламени. Пусть каждая стартовая башня превратится в рождественскую елку, украшенную жизнью в вышине – Где Угодно, Только Не Здесь. Дорогой Герберт Джордж, «Гамлет» вполне может начаться с надгробий и призраков, продолжаться черепами и могилами, заканчиваться суицидом и убийством, но я собираюсь написать для себя новый текст, Г. Дж, и не от могилы к могиле, от смерти к смерти, а от одной стартовой площадки – к другой стартовой площадке, от огнедышащих ракет и от людей, возвышающих свой ликующий гневный глас против Неизведанного. Приди же, Г. Дж., отринув отчаяние. Мыс Канаверал – это ясли-детсад Времени, Эволюции и Бессмертия. Не оскверняй его. Напяль-ка на себя этот дурацкий шлем и воструби трубою. Беги, оставляя следы, которые сметет огненный вихрь Последней Ракеты, нацеленной на великую Космическую стену.

Как я уже сказал, будь Шоу жив сегодня, он осмелился бы поучать гравитацию, выговаривать Конгрессу, упрекать бездельников и всезнаек, которые ничего не проповедуют. Затем он уселся бы в ракету и стартовал, с целью обогнать все космические корабли, летящие со скоростью света, и кричал бы:

– Если я не Дух Святой, то кто же еще?

На что мы, провожая его взглядом, ответили бы:

– Если ты не Господь Бог, то ты сойдешь за него, пока суд да дело.

Говоря так о Шоу и Научной Фантастике, мы затем должны привести Гектора Берлиоза в сопровождении его громоподобных барабанов и батальона духовых, чья Фантастическая симфония вполне могла бы вполне называться Симфонией Невероятного Будущего. Ибо именно Берлиоз не только мастерски писал короткие рассказы, но и создал выдающуюся автобиографию. В своем очерке «Эвфония, или Город музыки», из книги статей и очерков «Вечера в оркестре», он совершает редчайший прыжок в будущее. В этом повествовании он воображает некий город в 2344 году, где все обитатели до единого исполняют музыку, поют или играют, либо экспериментируют с акустикой и звуком.

Ну и что с того? Я предлагаю катапультировать Шоу из могилы, чтобы он столкнулся в небе над Флоридским заповедником космической жизни с Берлиозом, запущенным в полет аналогичным образом – пусть они приземлятся у ближайшей заброшенной пусковой башни, дабы расцветить сие великое древо праздничными нотами и огнями. Здесь Берлиоз сочинил бы архитектонику Эвфонии и продирижировал бы на раскаленной площадке на закате в канун Исхода симфонию Отправления и Прибытия, чтобы нас, освобожденных от земного тяготения, раскрутила центробежная сила планетарного маховика и бесповоротно вышвырнула на Центавра, где произойдет возрождение и утверждение бессмертия Человечества, как обещал, предсказал и описал Дж. Б. Ш., по прозвищу Шарлатан. И если сердце и кровь Мафусаила не пустятся вскачь в кругосветное путешествие, то я сдаю свою интуицию в химчистку.

Залог того, что наши плоть и кровь будут заброшены к далеким мирам – воображение человека, а не только сноровка и экспериментаторство, сила необузданных желаний, неутолимая жажда и фантастические мечтания. И не одни лишь нелепые случайности, а бодрствующая интуиция, планирование, построение и кульминация.

Берлиоз и сам Шоу могут позволить Шоу написать трактат, стихи и пролог, затем усилить их вдвое цимбалами и лунными барабанами и время от времени – сталкивать Берлиоза с подиума, чтобы тот подчинял себе оркестр, а затем соскакивал в зрительный зал, уже в качестве музыкального критика композитора, хора и Человека со Стреляющей Бородой. Оттуда Шоу мог бы совершить прыжок в ближайший планетарий, дабы сообщить Космосу и Богу и Всему Доминиону о межпланетных возмущениях и уменьшениях. Итак, на громадной арене Космической Истории – услышанный сценический шепот, исходящий из суфлерской будки, где притаившийся Дж. Б. Ш. мог бы стать хореографом Моисея с чистой скрижалью, Христа, готового исчезнуть из могилы как великая иллюзия, и Теории Большого взрыва, изображенной в виде несуществовавшего хлопка из пугача.

Возможно ли осуществить такое? При тщательном проектировании мы могли бы сплавить Шоу с Берлиозом на флоридских дюнах после 2001 года. Они же, в конце концов – Основоположники Благоговейного Ужаса. Молодняк – Спилберг, Лукас и Кубрик – всего лишь Промоутеры. Они не создали Вселенную. Это Шоу парил над просторами, чтобы оплодотворить космические яйца.

С его Мафусаиловым разумом, пережившим его тело, он был целым комитетом, который сотворил не пресловутого верблюда, а Ламаркова жирафа.

Шея у которого, кстати, никогда не перестанет расти!

2001

Комнату наводнили cанинспекторы с опрыскивателями, от которых разило дезинфекцией, полицейское начальство, яростно сверкающее жетонами, люди с железными факелами, истребители тараканов толпились, бормотали, кричали, нагибались, тыкали пальцами. Книги низвергались грохочущими лавинами. Книги рвали, раздирали, расщепляли, как бруски. Целые цитадели и башни из книг разлетались вдребезги. По окнам стучали топоры, шторы опадали в клубах черной пыли. За дверью молча стоял мальчик с золотистыми глазами, закутанный в бледно-голубое сари, за спиной которого маячили его ракетный папа и его пластмассовая мама. Санинспектор изрекал указания. Доктор наклонился.

– Он умирает, – еле слышно прозвучали слова на фоне всеобщего гвалта.

Дезинфекционная команда подняла его на носилках и понесла по разгромленной комнате. Книги загружались в переносную мусоросжигалку, они потрескивали, взмывали ввысь, сгорали, корчась и скручиваясь, исчезая в бумажном пламени.

– Нет! Нет! – возопил мистер А. – Нельзя! Нельзя! Это последние в мире экземпляры! Больше не осталось!

– Да-да, – машинально утешал его санинспектор.

– Если вы их спалите, других не будет!

– Мы знаем, знаем. Закон, знаете ли, закон, – отвечал санинспектор.

– Болваны! Кретины! Ослы! Остановитесь!

Книги камнепадом обрушивались в корзины, их выносили наружу. Потом ненадолго включался пылесос.