Рэй Брэдбери - Мы — плотники незримого собора (сборник)

После двух ночи на лице у Арни нарисовалось встревоженное выражение.

– Боже мой, надо быть настороже. Если это чудище перегрузить, то мы сорвемся с горки вниз – туда, откуда пришли.

Так и случилось.

Моли, подружка Арни, заявилась в полтретьего ночи. Она была поистине крупной особой – 250 фунтов живого веса.

Арни вскричал:

– Стой! Сколько ты весишь?

Она взвизгнула:

– Это все равно что спрашивать женщину, сколько ей лет!

Она вспрыгнула и приземлилась. Чем и добила нас. Как только ее телеса взошли на борт, наш индийский слон содрогнулся и остолбенел.

Колеса разом заскрежетали, ноги прекратили свой бег, подведенные глаза перестали таращиться, а вся громадина замерла на какое-то ужасное мгновение, словно от сердечного приступа.

Все, затаив дыхание, ждали, чем это кончится.

Затем, ей-богу, большие, гигантские, раскрашенные колеса с глазами – завизжали. Буксирный торс лопнул, и в самый разгар новоселья наша махина покатилась под уклон.

Никто не знал, что играть. Все затараторили. Поднялся шум-гам, а потом кому-то в голову пришла гениальная идея: есть же у Хачатуряна балет «Гаянэ» – буря в урагане посреди циклона! Чем быстрее катился дом, тем громогласнее звучала музыка Хачатуряна!

Люди выбегали из домов, пытаясь зацепиться за нашего грохочущего слона. Мы думали, они хотят затормозить его ход, но, дудки, им хотелось приобщиться к безумной прогулке.

И вот с гиканьем и свистом, мы покатились назад по полуночным улицам, мимо темных домов, лишая покоя и сна людей, бряцая Хачатуряном на всю катушку, и так до самого моря, до пирса. Мы проехали пирс до конца и отчалили навстречу ночной приливной волне.

Колеса нашего джаггернаута остановились, его ноги и руки, глазищи и «Гаянэ» замерли. Наш джаггернаут превратился в плавучий дом, и из всех комнат полилась музыка моря и мелодии океанских лайнеров. Горели свечи, озаряя каждую комнату, а мы уплывали в бухту, и незнакомые люди на набережной махали нам вслед платочками и напевали «Прощай, прощай!» Я оглянулся назад со своей крыши, потому что до меня донеслось нечто еле слышное и очень красивое: нас догоняла весельная лодка.

В лодке, во всю ширь упершись ногами, восседал Эдди Рорк и урывками подбирал что-то на своем огромном, как полная луна, банджо. Пока он вот так, спотыкаясь и на ощупь, выводил «I Get the Blues When It Rains», его жена налегала на весла.

– Только не это, – взмолился я, допевая первую строку. – «The blues I can’t lose when it rains».

Когда лодка поравнялась с нами, глаза у меня уже были на мокром месте.

Мне казалось, что я так и буду лить слезы рекой, не просыхая.

2009

Пациент находился в больнице всего три тягостно тоскливых дня, когда в воскресенье произошло это знаменательное событие, причем почти все врачи отсутствовали, а медсестры занимались неизвестно чем.

Он догадался о приближении чего-то необычайного задолго до его прихода по взрывам хохота и приветственным возгласам пациентов в отдаленных коридорах.

Наконец, в дверном проеме возникло удивительное явление.

Там стоял человек, держа на поводке золотистого ретривера невиданной красоты.

Ретривер был неправдоподобно хорош собой и великолепно выхолен. Его взгляд светился незаурядным умом, а на шее у него была аккуратно повязана бандана кровавого цвета.

Пес обходил больницу, и поговаривали, будто в день его появления во всех коридорах, где он побывал, царила великая радость.

Что, впрочем, казалось вполне естественным, и пациент часто задавался вопросом, почему в мире нет других псов, которые навещают людей, поднимают им настроение, а может, исцеляют.

Пес в кроваво-красной бандане на какой-то миг остановился в нерешительности на пороге, взглянул на пациента, затем вошел в палату и замер ненадолго у его койки в ожидании ласки.

Потом, убедившись, что пациенту полегчало, пес повернулся, вышел и засеменил по коридору под ликующие возгласы и восклицания.

Вот уж действительно – знаменательное событие, и пациент сразу почувствовал себя лучше.

В последующие дни пациент ловил себя на том, что чего-то с нетерпением ждет; он не знал, чего именно. Но его вдруг осенило, что он не дождется возвращения пса в красной бандане. Оно представлялось ему важнее приходов и уходов доктора и навязчивого внимания медсестер.

На следующей неделе пес появился всего один раз.

Через неделю, когда болезнь пациента не отступала, пес наведывался дважды, и казалось, от его присутствия в больнице становится светлее и уютнее.

На третью неделю по какой-то необъяснимой причине пес в красной бандане приходил каждый день и прогуливался по коридорам с красным шарфом на шее и взглядом, исполненным сострадания и понимания на прекрасном лике.

На исходе первого месяца, когда пациент почувствовал, что готов выписываться хоть сейчас, произошло еще более замечательное событие:

Вместо обычного сопровождающего с ретривером пришел человек, почти такой же незаурядной внешности, что и пес.

Он носил простой костюм цвета хаки, а на шее – красный галстук. Он был явно слеп, поэтому пес служил ему поводырем.

На этот раз, как и прежде, пес замер в дверях и почти указал на пациента, который приподнялся с постели и подался вперед, словно ожидая, что пес заговорит.

Но заговорил слепой.

– Сэр? – сказал он, пытаясь угадать личность пациента. – Представьте, что кто-то спросил вас, какая из всех тварей морских, земных и небесных ведет себя более всего по-христиански?

Пациент, ожидая подвоха, попытался себе это представить, затем ответил:

– Вы имеете в виду человека?

Слепой слегка покачал головой.

– Нет. Кроме человека. Какая тварь ведет себя более всего по-христиански?

Пациент посмотрел оценивающим взглядом на пса в кроваво-красной бандане, сидевшего у дверей, и опять подметил его тонкий ум, и сказал:

– Ответ – собаки.

Слепой молча кивнул.

– Совершенно верно. Все прочие твари живут, не осознавая, что они существуют. Кошки – особенные. Они изящны и горячо любимы, но живут, не осознавая своего существования, как, впрочем, и все твари небесные, что летают и парят, облетая землю, и все твари полевые, что живут, но не осознают своего существования.

Все твари, обитающие в поле, в море и воздухе, смертны, но они не ведают смерти и не способны горевать.

А собаки не только знают, что такое жизнь, но чуют и осознают смерть.

Пациент кивнул, ибо знал, что это так. Он вспомнил смерть друга, когда его собака горевала еще долгое время после его кончины, слонялась по дому, скорбно скуля, и исчезла во тьме.

– Чем больше я думаю об этом, тем более незаурядными становятся для меня собаки, – сказал пациент.