Герберт Уэллс - Первые люди на Луне (пер. Лачинов)

Щелкнула пружина, и одно из окон в наружной оболочке шара открылось. Небо было черное, как мгла внутри шара, но фигура открытого окна обозначилась бесчисленным множеством звезд.

Кто видел звездное небо только с земли, не может вообразить себе, какой вид оно имеет, когда полу-прозрачная вуаль нашего воздуха отдернута. Звезды, которые мы видим на земле, это не более как рассыпанные по небу призраки, проникающие в нашу туманную атмосферу. Много чудного пришлось нам увидеть, но ничто так не поразило меня, как это безвоздушное, усеянное мириадами звезд небо.

Маленькое оконце захлопнулось с треском, другое, соседнее, открылось и через мгновение захлопнулось также, затем третье, и на минуту я должен был зажмурить глаза от ослепительного блеска луны.

Некоторое время я должен был пристально смотреть на Кавора и на окружающие меня предметы, чтобы снова приучить мои глаза к свету, прежде чем мог повернуть их к этому сверкающему блеску.

Четыре оконца были открыты для того, чтобы притяжение луны могло действовать на все предметы в нашем шаре. Теперь оказалось, что уже я не витаю свободно в пространстве, но что мои ноги покоятся на стекле, в стороне шара, обращенной к луне. Одеяла и ящики с провизией также сползли медленно к стеклянной стенке и расположились там, заслонив часть небесного пейзажа. Мне казалось, что я смотрю «вниз», когда я глядел на луну. На земле «вниз» значит к земной поверхности, по направлению падения тел, а «вверх» — в обратном направлении. Теперь же сила притяжения влекла нас к луне, а наша земля была у нас над головой. Само собой разумеется, когда же все каворитные окошки были закрыты, «вниз» означало к центру нашего шара, а «вверх» — к его наружной стенке.

Точно также, в противоположность земному опыту, мы получали свет, идущий снизу вверх. На земле свет падает сверху или косвенно с боков; здесь же он врывался из под наших ног, и чтобы увидеть наши тени, мы должны были глядеть вверх.

На первых порах я испытывал нечто вроде головокружения, стоя на одном только толстом стекле и глядя вниз на луну через сотни тысяч миль пустого пространства; но это болезненное ощущение вскоре рассеялось. А затем, какой блеск и великолепие вида!

Читатель всего лучше может вообразить это, если он теплой летней ночью ляжет на землю и, подняв ноги кверху, будет смотреть меж ними на луну; только по какой-то причине, вероятно, потому, что отсутствие воздуха делало ее гораздо более блестящей, луна казалась нам уже значительно крупнее, сравнительно с тем, как она представляется с земли. Малейшие детали ее поверхности были отчетливо видны. С тех пор, как мы стали видеть ее не через воздух, контуры ее представлялись резко очерченными, не было никакого сияния или кольца вокруг нее; лишь звездная пыль, покрывавшая небо, обрамляла ее края и обозначала очертания ее неосвещенной части.

И когда я стоял таким образом и глядел на луну между ног, то предчувствие невозможного, часто являвшееся у меня со времени нашего старта, опять вернулось с удесятеренною силою.

— Кавор, — сказал я, — а эти компании, которые мы собирались устроить, и все остальное насчет минералов…

— Что такое?

— Я не вижу их здесь.

— Ну, так что ж, — отвечал Кавор, — вы утешитесь в этом.

— Однако…

В эту минуту я был почти уверен, что тут никогда не было никакого мира.

— Этот экземпляр «Lloyd's News» может помочь вам.

Я взял газету, поднял ее над головой и нашел, что в этом положении можно читать совершенно удобно. Мне бросился в глаза столбец мелких объявлений. «Один джентльмэн дает деньги взаймы», прочел я. Я знал этого джентльмена. Далее, какой-то чудак предлагал велосипед, «новехонький и стоящий 15 фунтов», за пять фунтов стерлингов; затем какая-то дама, очутившаяся в бедственном положении, желала продать несколько рыбных ножей и вилок, свой «свадебный подарок». Без сомнения, кто-нибудь тщательно рассматривал эти ножи и вилки, кто-нибудь другой пробовал этот велосипед, а третий доверчиво вступил в переговоры с благодетелем, ссужающим деньги, в ту самую минуту, когда я пробегал глазами эти объявления.

Я рассмеялся и выпустил газету из рук.

— Видимы ли мы с земли? — спросил я.

— А что?

— Я знал одного господина, очень интересующегося астрономией, и мне пришло на ум, что, быть может, он как раз теперь смотрит на нас в телескоп.

— Нужен бы был самый сильный телескоп, какой только имеется на земле, чтобы увидать нас теперь, даже как самое ничтожное пятнышко.

Некоторое время я молча созерцал луну.

— Это целый мир, — сказал я, — здесь это чувствуешь гораздо сильнее, чем на земле. Жители, пожалуй…

— Жители! — воскликнул Кавор. — Нет, выкиньте это из головы. Вообразите себя ультра-арктическим путешественником, исследующим пустынные безжизненные пространства. Взгляните сюда! — Он показал рукой на бледное сияние луны. — Это мертвый мир! Мертвый!

Огромные потухшие вулканы, необозримые пространства застывшей лавы, равнины, покрытые снегом, замерзшей углекислотой или обледенелым воздухом; всюду обвалы, ущелья и пропасти. Никакой жизни, никакого движения! Люди наблюдали эту планету систематически в телескопы около двухсот лет, и много ли перемен они заметили, как вы думаете?

— Никаких.

— Они отметили два бесспорных обвала, одну сомнительную трещину и незначительное периодическое изменение окраски, вот и все.

— Я не знал, что они отметили даже это.

— О, да! Но что касается жителей…

— Кстати, — спросил я, — какой наименьший предмет покажут самые сильные телескопы на луне?

— Можно было бы увидать церковь порядочных размеров. Наверно увидели бы города, или строения, или что-нибудь подобное человеческим сооружениям. Пожалуй, там есть какие-нибудь насекомые, вроде муравьев, например, которые могут скрываться в глубокие норы от лунной ночи, или какие-нибудь новые неведомые существа, не имеющие себе подобных на земле. Это самое вероятное, если мы вообще встретим там какую-либо жизнь. Подумайте только о различии условий. Жизнь там должна приспособляться ко дню, в четырнадцать раз более продолжительному, чем наши дни: непрерывный двухнедельный солнечный блеск и зной при безоблачном небе, и затем ночь, такой же продолжительности, становящаяся все холоднее и холоднее под этими студеными, резко очерченными звездами. В эту длинную ночь там должен царить страшный холод, доходящий до абсолютного нуля, до 273® Цельзия ниже земной точки замерзания. Какая бы жизнь там не была, ей надо перезимовать эту морозную ночь, и ежедневно снова пробуждаться.

Он задумался.

— Можно, пожалуй, вообразить себе червеподобные существа, питающиеся твердым воздухом, точно так же как дождевой червяк питается землей или какие-нибудь толстокожие чудовища…