Герберт Уэллс - Первые люди на Луне (пер. Лачинов)

— Кстати, — сказал я, — отчего мы не захватили с собой пушки?

Кавор ничего не сказал на этот вопрос.

— Нет, — сказал он, наконец, — нам надо продолжать наш путь. Увидим, когда доберемся до места.

У меня же все было свое на уме.

— Конечно, — вспомнил я, — где-нибудь да найдутся мои минералы, какие бы ни были там условия.

Затем Кавор сказал мне, что желает несколько переменить наш курс, отдавшись на минуту действию земного притяжения; для этого он намерен был открыть на тридцать секунд одно из обращенных к земле окошек. Он предупредил, что от этого у меня закружится голова, и советовал мне протянуть руки к стеклу, чтобы ослабить падение. Я последовал его указанию и уперся ногами в ящики с провизией и цилиндры с воздухом, желая предупредить их падение на меня. Затем ручка щелкнула и окошко раскрылось. Я неуклюже упал на руки и лицо и на мгновение увидал между моими темными, растопыренными пальцами нашу родную землю, в виде планеты на нижней части небесного свода.

Мы были еще очень недалеко от земли, по словам Кавора, всего, пожалуй, в каких-нибудь восьмистах милях, и огромный земной диск застилал все небо. Но уже отсюда ясно было видно, что наша планета имеет шарообразную форму. Материк под нами рисовался смутными очертаниями в вечернем полумраке, а к западу широкая серая полоса Атлантического океана блестела, как расплавленное серебро, озаряемая заходящим солнцем. Я различил, как мне казалось, тусклые, подернутые дымкой береговые линии Испании, Франции и южной Англии… В эту минуту ставень закрылся, и я очутился в странном положении, медленно скользя по гладкой поверхности стекла.

Когда, наконец, все в моем уме пришло в порядок, опять оказалось вне всякого сомнения, что луна находится «внизу», у меня под ногами, а земля где-то далеко, на краю горизонта, та самая земля, которая всегда была «внизу» и для меня и для всех людей с самого сотворения мира.

Так слабы были требовавшиеся от нас усилия, так легко все нам давалось, благодаря уничтожению веса, что мы не чувствовали ни малейшей потребности в подкреплении сил за все время, протекшее с момента нашего отправления в путь (около течение шести часов по хронометру Кавора). Кавор осмотрел аппарат для поглощения углекислоты и воды и нашел его в удовлетворительном состоянии, благодаря, конечно, тому, что наше потребление кислорода было чрезвычайно мало; так как тема для разговора пока истощилась и нам нечего было более делать, то нами овладела дремота; разостлав наши одеяла на дне шара таким образом, чтобы укрыться как можно надежней от лунного света, мы пожелали друг другу «покойной ночи» и почти мгновенно заснули.

Таким образом мы то почивали, то разговаривали или читали что-нибудь, по временам закусывали, хотя без особенно большого аппетита (любопытно, что во все время пребывания в шаре мы не чувствовали ни малейшей потребности в пище; сначала мы принуждали себя есть, но потом постились, так что не извели и двадцатой части взятой с собою провизии; количество выдыхаемой углекислоты также было ничтожно; но почему — не сумею объяснить); по большей же части мы пребывали в состоянии покоя, которое не было ни сном, ни бодрствованием, и падали, падали все время, не имевшее в себе ни дня, ни ночи, бесшумно, плавно и быстро, по направлению к луне.

Помню, как в один прекрасный день Кавор вдруг открыл разом шесть окошек и так ослепил меня светом, что я вскрикнул от боли в глазах и выругался.

Все видимое пространство занимала луна, — исполинская шашка с блестящим лезвием, иззубренным темными выемками: постепенно вырисовывающийся из мрака берег, где там и сям выглядывали на яркий солнечный свет остроконечные вершины гор. Предполагаю, что читатель видал рисунки или фотографии луны, так что мне нет надобности описывать очертания лунного ландшафта: эти колоссальные кольцеобразные лунные цепи, более обширные, чем наши земные горы, вершины, ярко освещенные днем и отбрасывающие резко очерченные тени; эти серые, беспорядочные равнины, кряжи, холмы, кратеры — все детали лунной поверхности, то залитые ослепительным светом, то погруженные в таинственный сумрак. Мы витали близ этого мира, всего в какой-нибудь сотне миль над его хребтами и остроконечными вершинами. Теперь мы могли наблюдать то, чего ни один глаз на земле никогда не увидит. Среди белого дня резкие очертания лунных скал и оврагов, лощин и дна кратеров заволакивались туманом; белизна их освещенных поверхностей разрывалась на полосы и лоскутья, суживалась и исчезала; лишь там и сям появлялись и расширялись пятна бурого и оливкового цвета.

Недолго, однако, пришлось нам наблюдать эти явления, так как теперь наступал опасный момент нашего путешествия: нам приходилось спускаться все ближе и ближе к луне, около которой мы кружились; замедлять наше движение и высматривать место, где бы поудобнее можно было, наконец, опуститься на ее поверхность.

Для Кавора это было время напряженного внимания и усиленной работы, для меня же время тревожного бездействия. Он прыгал вокруг шара от одной точки к другой с проворством, какое было немыслимо на земле. Он то и дело отпирал и запирал каворитные форточки, делая при этом вычисления и посматривая на свой хронометр при свете электрической лампочки. Долгое время наши окна оставались закрытыми, и мы безмолвно висели во мраке, кружась в бесконечном пространстве.

Затем Кавор стал ощупью искать пуговки от ставен, и вдруг открылись разом четыре окна. Я зашатался и прикрыл глаза, опаленные и ослепленные непривычным сиянием солнца, блиставшего у меня под ногами. Затем ставни снова захлопнулись, и у меня закружилась голова среди внезапно наступившего мрака.

По прошествии некоторого времени Кавор осветил наше жилище электричеством и сказал, что надо связать весь наш багаж вместе и завернуть его в одеяла, чтобы избежать сотрясенья при спуске нашего шара. Мы делали это при закрытых окнах, потому что при этом условии наши вещи естественно расположились в центре шара. Это была курьезная работа: вообразите, если можете, двух человек, свободно плававших в этом сферическом пространстве, упаковывая и увязывая свои пожитки. Всякое усилие обращалось в неожиданные движения. То меня прижимало к стеклянной стенке вследствие толчка от налетевшего на меня со всей силы Кавора, то я беспомощно барахтался в пустоте; звезда электрического света была у нас то над головой, то под ногами; то ноги Кавора чуть не задевали меня по лицу, то мы сталкивались на пути друг с другом. Но в конце концов вещи наши были благополучно связаны в большой мягкий тюк, — все вещи, за исключением двух одеял с дырой для просовывания головы, которые мы оставили, чтобы надеть их на себя.