Герберт Уэллс - Первые люди на Луне (пер. Лачинов)

И… странная вещь!.. Мы, люди, которым эта самая растительность недавно казалась такой ужасной, смотрели теперь на нее с чувством глубокого волнения радости, чувством, подобным тому, которое испытывает вернувшийся домой изгнанник при виде родных мест. Мы радостно приветствовали даже разреженность воздуха, затруднявшую нам дыхание и благодаря которой разговаривать было уже не так легко, как прежде: требовалось усилие, чтобы быть услышанным. Пространство, освещенное наверху солнцем, мало-помалу все расширялось, а внутренность туннеля погружалась в непроницаемый мрак. Видневшийся наверху колючий кустарник лишился уже всяких признаков зелени: он побурел и иссох; его густо переплетавшиеся верхние ветви прикрывали своей тенью нависшие скалы. У самого выхода из туннеля была широкая утоптанная дорога, по которой гоняли лунный скот.

Мы вышли, наконец, через эту дорогу на свет и зной, подействовавшие на нас угнетающим образом. Мы с трудом перешли через открытую палящим лучам солнца поляну и, вскарабкавшись по крутому пригорку, меж стеблями колючих растений, уселись, наконец, страшно запыхавшиеся, на его макушке, под тенью, даваемой выступом застывшей лавы. Но даже в тени скала была горячая.

Воздух, пыщащий зноем, словно раскаленный, повергал нас в сильнейшее физическое томление, зато мы не помнили себя от радости, что давивший нас так долго кошмар прекратился. Нам казалось, что мы опять очутились в нашем родном местечке, в подзвездном мире. Все страхи и трудности нашего бегства чрез мрачные пещеры и расселины в скалах теперь миновали. Последний бой и одержанная победа преисполнили нас громадной самоуверенностью относительно селенитов. Мы оглядывались почти недоверчиво на зияющее отверстие, из которого сейчас только вынырнули. Там, глубоко внизу, в лунных недрах при голубоватом свете, представлявшемся теперь в наших воспоминаниях ближайшей переходной ступенью к полнейшему мраку, мы встретились с тварями, представлявшими собою лишь глупую пародию на людей, эти насекомые со шлемообразными головами; а мы-то ходили в страхе перед ними и во всем покорялись, пока не произошла вооруженная схватка, положившая конец этому игу. И вот все эти гномы растаяли, как воск, рассыпались прахом, убежали, исчезли, как сонная греза!

Я протирал глаза, спрашивая себя, уж не спали ли мы, не пригрезились ли нам, в самом деле все эти вещи под опьяняющим действием съеденных нами грибов, но вдруг почувствовал кровь у себя на лице и убедился, что моя рубашка прилипла к плечу и руке так крепко, что больно было отодрать ее.

— Ах, чорт возьми! — проговорил я, ощупывая свои раны, и вдруг весь отдаленный туннель предстал в моем воображении под наблюдающим оком. — Кавор, — спросил я. — что они теперь намерены делать? И что теперь нам предпринять?

Он покачал головой, не отрывая глаз от темневшего выхода.

— Как знать, что они намереваются делать?

— Это зависит от понятия, которое они составили себе о нас, и я не вижу способа угадать это. Затем это зависит от того, что у них имеется в запасе. Верно, как вы говорите, Кавор: мы коснулись лишь верхней пленки этого лунного мира. У них есть, быть может, всякая штука там, внутри планеты. Даже своими самострелами они могут наделать нам немало вреда… Но при всем том, — резюмировал я в заключение, — если бы даже нам и не посчастливилось отыскать наш шар сразу, мы все-таки имеем шансы. Мы можем выдержать здешние условия, даже здешнюю длинную ночь. Мы можем для этого сойти опять вниз и отвоевать себе место.

Потом я начал осматривать испытующим взором окружавшую нас местность. Характер пейзажа резко менялся, вследствие прежнего буйного роста и теперешнего увядания кустарника. Высокий холм, на котором мы сидели, господствовал над обширной долиной кратера, сплошь покрытой уже увядшею, сухою растительностью в этот период лунного дня, соответствующий поздней осени. Один за другим тянулись пологие бугры, чередовавшиеся с полями, где пасся скот: вдали целое стадо грелось, подремывая, на солнце. Но нигде не было видно ни малейших признаков селенитов. Убежали ли они при нашем появлении на поверхность или просто у них было обыкновение уходить после выгона скота на пастьбу — не могу решить. В то время я предполагал первое.

— Если бы пустить огонь по этой высохшей поросли, — сказал я, — то мы, пожалуй, нашли бы наш шар между пеплом.

Кавор, повидимому, не слыхал моих слов. Он внимательно смотрел, прикрыв глаза рукой, на звезды, которые, не взирая на яркий солнечный свет, были еще во множестве видны на небосводе.

— Как вы думаете, сколько времени мы уже пробыли здесь? — спросил он, наконец.

— Где здесь?

— На луне.

— Два дня, вероятно.

— Нет, около десяти дней. Солнце уже перешло зенит и склоняется теперь к западу. Дня через четыре, а может, и скорее того наступит ночь.

— Но ведь за все время нашего пребывания здесь мы ели только один раз!

— Знаю. И… Но так по звездам!

— Однако, почему же время должно представляться иным вследствие нахождения нашего на меньшей планете?

— Не знаю. Но это так!

— Как же следует считать время?

— Голод… утомление… все здесь иное. Все здесь по новому, не так, как на земле. Мне казалось, что со времени нашего выхода из шара прошло всего лишь несколько часов, несколько добрых часов, не более.

— Десять дней! — сказал я, — Значит, нам остается… — я взглянул на солнце, — оно уже прошло полпути от зенита до западного края горизонта, — остается всего только четыре дня!.. Кавор, нам нельзя дремать, нельзя сидеть тут, сложа руки. Как вы думаете, с чего нам начать наши поиски? — Я встал. — Надо наметить какой-нибудь определенный и издалека видимый пункт; можно вывесить флаг или платок, или что-нибудь в этом роде, затем разбить ближайшую местность соответственно четырем странам света и обходить ее систематически, каждый в своем участке.

Он поднялся и стал рядом со мною.

— Да, — подтвердил он, — нам ничего более не остается, как снова начать охоту за нашим шаром. Ничего более. Может быть, мы найдем его, разумеется, мы найдем. А если нет…

— Мы должны продолжать наши поиски.

Он огляделся кругом во все стороны, посмотрел вверх, на небо, вниз, на туннель, и немало удивил меня внезапным нетерпеливым движением.

— Как глупы мы, что попали в этот туннель! Подумайте только, что бы могло быть и каких бы дел мы могли бы натворить там!

— Мы и теперь можем кое-что сделать.

— Но никогда нам не сделать того, что мы могли тогда. Ведь тут, под нашими ногами, ц_е_л_ы_й м_и_р. Подумайте, как он должен быть интересен! Вспомните о машине, которую мы видели, о шахте с ее крышкой! Но это еще были начальные, находящиеся лишь у поверхности вещи. И те несчастные твари, которых мы видели и с которыми сражались, не больше, как невежественная чернь, захолустные жители, пастухи и мясники, мало чем превосходящие животных. А что встречалось бы нам ниже? Наверное, пещеры на пещерах, и туннели, и различные сооружения, и пути сообщения… Ведь эти внутренние области должны иметь все более и более простора, по мере их углубления. Наконец, еще ниже должно находиться центральное море, омывающее самую сердцевину луны. Подумайте о его темных, как чернила, волнах, при скудном освещении! Да и нуждаются ли, впрочем, их глаза каком-нибудь свете! Подумайте о многоводных, бегущих каскадами реках, питающих этот внутренний океан! Подумайте о приливах и отливах, происходящих на его поверхности! Быть может, у них там есть и корабли, плавающие по этому «черному» морю, быть может, там, в самых недрах планеты, есть многолюдные могущественные города и пестреющие народом пути сообщения; быть может, там, царят мудрость и порядок, превосходящие человеческий разум! А мы, пожалуй, умрем здесь и никогда не увидим властелинов, какими они должны быть, — мудрецов, правящих этим внутренним миром луны! Нам легко тут замерзнуть и испустить дух; и воздух замерзнет на нас, и вновь оттает; и тогда… тогда они случайно набредут на нас, натолкнутся на наши окоченелые, безмолвные трупы, найдут и шар, который нам не удастся сыскать, и поймут, наконец, хотя слишком поздно, сколько мыслей и благородных усилий погибло здесь так бесплодно!