Герберт Уэллс - Первые люди на Луне (пер. Лачинов)

С этого наблюдательного пункта я начал вновь обозревать кратер. Далеко, у самой верхушки отбрасываемой мной тени, чуть виднелся лишь белый платок, развевавшийся на высоком кустарнике. Мне казалось, что Кавор тем временем должен уже был бы высматривать меня. Но его нигде не было видно.

Я стоял, выжидая и наблюдая, в надежде каждую секунду увидать его. Вероятно, я простоял так долго. Пробовал кричать, но, разумеется, безуспешно, благодаря разреженности воздуха. Я сделал нерешительный шаг назад к шару, но тайный страх перед селенитами заставил меня отказаться от осуществления мелькнувшей у меня мысли — подать сигнал о моем местонахождении, вывесить одно из наших одеял на соседнем кустарнике. Я снова принялся внимательно оглядывать кратер.

Царившая кругом пустынность и мертвая тишина нагоняли уныние на меня. Даже отдаленный гул, доносившийся из внутреннего лунного мира, теперь затих. Кроме слабого шелеста ближайших кустов, трепетавших от поднимавшегося легкого ветерка, не было слышно ни малейшего звука, ни тени звука. Дневная жара уже спала; ветерок был даже довольно свежий.

— Куда это запропастился Кавор?

Набрав как можно более воздуху, я приложил руки ко рту и заорал во все горло: «Кавор!». Изданный мною звук напоминал голос лилипута, кричащего издалека.

Я поглядел на сигнальный платок, поглядел на расширявшуюся тень западного утеса, поглядел из-под руки на солнце. Мне показалось, что оно почти заметно на глаз ползет вниз по небу.

Я сознавал, что должен действовать, не теряя минуты, если хочу спасти Кавора, и пустился по прямой линии к сигнальному платку. Расстояние до платка было, повидимому, около двух миль, дело лишь нескольких сот прыжков и больших размашистых шагов. При каждой остановке я искал Кавора и удивлялся, как и куда он мог деваться.

Последний прыжок, и я очутился в ложбине под платком; еще один большой шаг — и я был на нашем прежнем наблюдательном пункте. Стоя возле платка, я внимательно осматривал окружающее пространство. Далеко, у подошвы пологого склона, виднелось отверстие туннеля, через которое мы убежали; моя тень достигала его края.

Ни малейшего признака Кавора, ни малейшего звука, только усиливался шелест кустарников да расширялись ложащиеся тени. Вдруг меня стало знобить, как в лихорадке. «Кав…», попробовал я крикнуть и еще раз убедился в бесполезности человеческого голоса в этом разреженном воздухе.

Молчание. Молчание смерти.

Затем мой глаз уловил нечто, какую-то маленькую вещицу, лежавшую ярдах в пятидесяти от меня, у подошвы склона, среди поломанных веток. Что бы это было? Я знал, но, по некоторой причине, медлил в этом убедиться.

Я подошел ближе: это была шапочка крикетиста, которую носил Кавор.

Я увидал тогда, что разбросанные вокруг нее ветви были нещадно поломаны и потоптаны. После минутного колебания я сделал несколько шагов вперед и поднял фуражку.

Я стоял с этой шапочкой в руке, рассматривая утоптанную вокруг меня почву. На некоторых ветках видны были маленькие пятна какого-то вещества, к которым мне было страшно прикоснуться. В небольшом расстоянии от того места, где я стоял, поднявшийся порыв ветра вынес на свет что-то маленькое и ярко белое.

То был измятый, как будто крепко сжимавшийся клочок бумаги. Я поднял его; на нем виднелись какие-то красные пятна. Мой глаз уловил также бледные следы карандаша. Разгладив клочок, я увидал неровное и несвязное писанье, оканчивающееся кривой чертой через всю бумагу.

Я сел на ближайший камень и начал разбирать писанное.

«Я ранен около колена, кажется, у меня коленная чашка раздроблена, и я не могу ни бежать, ни ползти больше», так начиналась записка; это было написано довольно разборчиво. Затем, менее четко: «Они гнались за мной некоторое время, и теперь лишь вопрос…» повидимому, сначала было написано «времени», но затем зачеркнуто и заменено каким-то другим неразборчивым словом, «…когда они мной овладеют». Затем почерк делался судорожным. «Я могу слышать их», прочел я в догадке, но написанное вслед за тем было совершенно неразборчиво. Дальше шло несколько слов, довольно явственных: «Эти селениты другого сорта, повидимому, правители…», и опять было написано что-то непонятное. «Голова у них больше, и одеты они в платье, кажется, из тонких золотых пластинок; голоса их более приятны, движения обдуманы… Хотя я ранен и беспомощен, но их появление дает мне надежду».(Это похоже на Кавора) «Они не стреляли в меня и не покушались… вредить. Я намереваюсь…»

Затем проведена карандашом кривая черта поперек всей бумаги; бурые же пятна по краям и на оборотной стороне оказались кровавыми.

Пока я стоял, пораженный как громом, с этим изумительным сувениром в руке, что-то мягкое, очень мягкое, легкое и холодное прикоснулось на мгновение к моей руке и исчезло, какая-то белая пушинка мелькнула в воздухе, уносимая ветром. То были снежные хлопья, первые хлопья, предвестники наступающей ночи.

В испуге взглянул я наверх; небо все потемнело, почти почернело, и было усеяно множеством тускло мерцающих звезд. Я посмотрел на восток — горизонт принял темно-бронзовый оттенок, взглянул на запад — солнце, утратившее теперь, благодаря сгущавшейся белой мгле, половину своего жара и блеска, словно задевая за края кратера, скрывалось из виду, и все кусты и скалы вырисовывались на освещенном небосклоне в форме беспорядочно разбросанных черных фигур. Холодный ветер приводил в содрогание весь кратер. В один миг я был окутан падающим снегом, и весь окружающий мир погрузился в туман.

Тогда я вдруг услыхал не громкий и пронзительный, как в первый раз, а слабый и глухой, подобно замирающему голосу, звон колокола, тот самый, который приветствовал наступление лунного дня:

«Бум!.. Бум!.. Бум!..»

И вдруг зияющее отверстие туннеля сомкнулось, подобно глазу, и исчезло из виду.

На этот раз я очутился в полном одиночестве.

Надо мной и вокруг меня, охватывая со всех сторон, подступая ко мне все ближе и ближе, была раскинута вечность, та, что была уже перед началом всего сущего и переживет его конец, та необъятная пустота, в которой весь свет, и жизнь, и бытие лишь мимолетный блеск падающей звезды, вечный холод, безмолвие, бесконечная и беспросветная ночь пространства.

— Нет! — воскликнул я, — нет! Не теперь еще! Погоди, погоди!..

И, разъяренный, дрожа от холода и страха, я швырнул скомканную бумажку, вскарабкался снова на возвышение и изо всех сил прыгнул по направлению к оставленному мною знаку, еле заметному уже в туманной дали.

Прыг, прыг, прыг! Каждый прыжок казался длившимся целые века. Бледный диск солнца опускался передо мной все ниже и ниже, удлинявшаяся тень грозила поглотить шар, прежде чем я доберусь до него. Ноги мои скользили по нараставшему снегу; один раз я упал в иссохшие кусты, которые рассыпались в прах подо мною; в другой раз я споткнулся и скатился кубарем в овраг, исцарапав при этом до крови лицо и руки. Но такие случайности было ничто в сравнении с промежутками, с теми ужасными паузами, когда застреваешь на воздухе перед надвигающимся приливом ночи.